— Могу тебя уверить, что от тебя вовсе не требовалось, чтобы ты секретничал со своими родственниками, — продолжал мистер Генри свою речь, — ты в этом отношении выказал лишнее рвение. Я знаю это достоверно. Вот что по этому поводу пишет мне один из моих знакомых. — Он развернул письмо и начал читать: — «В интересах правительства, а равно и молодого человека, которого мы по-прежнему будем называть мистером Балли, разумеется, лучше держать все дело в секрете, но, во всяком случае, о родственниках мистера Балли в этом отношении не может быть и речи, с ними он может говорить совершенно откровенно, и это ему было сказано. Нам и в голову не приходило требовать, чтобы мистер Балли держал членов своей семьи в таком тревожном сомнении, в котором, к сожалению, вы находитесь, и поэтому я спешу сообщить вам, что мистеру Балли не грозит ни малейшая опасность, и что он может проживать в Великобритании так же спокойно, как и вы».
— Может ли это быть? — воскликнул милорд, глядя на мастера Баллантрэ крайне изумленным, а вместе с тем и подозрительным взглядом.
— Мой дорогой отец, — сказал мастер Баллантрэ, уже несколько оправившись, — я очень рад, чрезвычайно рад, что тайна эта открылась, и что мне, стало быть, нечего больше секретничать перед вами. Те инструкции, которые были мне даны в Лондоне, были совершенно противоположны тому, что я только что слышал, и мне было поставлено в обязанность хранить этот секрет в полной его неприкосновенности даже от вас, да, преимущественно от вас. Я могу в подтверждение истины моих слов показать вам даже одно письмо, если я только не уничтожил его. По всей вероятности, разрешение открыто говорить о том, что жизни моей в Великобритании не грозит опасность, вышло очень недавно, или же корреспондент Генри ошибся и что-нибудь перепутал. По моему мнению, вообще, тот, кто пишет это письмо, не знает толком, в чем дело. Сказать вам правду, отец мой, — продолжал мистер Баллантрэ, подождав минуту и оправляясь все больше и больше, — я сначала предполагал, что подобный незаслуженной милостью я обязан вашему ходатайству, что вы хлопотали о том, чтобы такого известного мятежника, как я, помиловали, но что вы нарочно держите это в секрете, так как вы слишком великодушны, чтобы хвастаться теми благодеяниями, которые вы совершаете. И поэтому я из уважения к вам еще больше старался держать в тайне тот факт, что я помилован. Теперь же, когда я убедился в том, что не вы хлопотали обо мне, меня крайне интересует вопрос, кто мог быть настолько любезен, что ходатайствовал за меня и выпросил мне прощение, и кто осмелился предположить, будто я попал в немилость по случаю того, что я совершил какой-то подлый поступок: насколько я мог понять, в письме, которое получил Генри, есть на этот счет намек, и даже не желаю оправдываться в том, что я совершить его не мог, так как вы знаете вашего сына и знаете, что он мятежник, но не шпион и не перебежчик. Я никогда в жизни еще не слышал, чтобы какой-нибудь лорд Деррисдир был бы шпионом или перебежчиком.
Говоря таким образом, мастер Баллантрэ старался выпутаться из своей собственной лжи, и ему бы это, быть может, и удалось, если бы мистер Генри с удивительным упорством не старался вывести наружу всю фальшь и ложь своего брата.
— Ты говоришь, что разрешение говорить твоей семье открыто о том, что твоя жизнь вне опасности, последовало очень недавно? — спросил мистер Генри.
— Да, я это утверждаю, — ответил мастер Баллантрэ, хотя голос его несколько дрожал.
— Посмотрим, насколько недавно оно последовало, — сказал мастер Генри, вынимая снова письмо из кармана.
В этом письме не было сказано, когда именно помилован мастер Баллантрэ, но он этого знать не мог и поэтому страшно сконфузился.
— До меня, во всяком случае, весть эта дошла слишком поздно, — сказал он смеясь, но смех этот звучал так странно, — он напоминал собой разбитый колокол, — что лорд в удивлении взглянул на него, и губы его как-то судорожно сжались.
— Не знаю, когда она дошла до тебя, — сказал мистер Генри, глядя на свое письмо, — я повторяю только твои слова, что разрешение последовало недавно, и спрашиваю, так ли это?
Все яснее и яснее становилось, что мастер Баллантрэ лжет, и что мистер Генри обличил его во лжи, но несмотря на это, лорд из непростительного пристрастия к своему любимцу сделал вид, будто он этого не понимает, и, обратившись к мистеру Генри голосом, в котором звучала досада, сказал:
— Что об этом говорить, Генри! Твоему брату не грозит опасность, и ты должен быть этому рад, равно как и мы все радуемся этому. Теперь, как верные подданные, мы лучше выпьем за здоровье нашего короля и в душе поблагодарим его за его милостивые заботы о нас.
Мастер Баллантрэ, по-видимому, выпутался из беды, и хотя все слова, которые он употреблял для своей защиты, и казались довольно неправдоподобными, лорд не подавал виду, что он заметил это. Во всяком случае, тот факт, что мастер Баллантрэ мог свободно проживать в своей родной стране, был установлен.