Мастер Альба

Пришло утро, потом полдень. Приблизился вечер. Щенок время от времени убегал за стену и там ему, очевидно, давали что-нибудь из еды. Об Альбе же словно забыли. У него не было даже воды, и к вечеру он жестоко страдал, с трудом ворочая во рту вспухшим сухим языком. Ночью пить хотелось так, что тело нескончаемо била крупная дрожь. Щенок скулил, тычась в мальчика влажным носом. Снова рассвело, и опять никто не вышел из-за каменного столба, обозначающего край стены. Чтобы хоть как-то уменьшить действие палящих лучей, Альба, волоча за собой длинную тяжёлую ржавую цепь, подполз к краю болота и опустил лицо и руки в прохладную бурую массу. Поднял голову, подышал – и опустил лицо ещё раз. Появилось заметное облегчение. Пересиливая опасный соблазн напиться этой нечистой, ржавой воды, Альба выполз на сушу. Здесь он увидел, что руки и грудь его облеплены дюжиной длинных пиявок.

– Пиявки, – сказал он себе, спокойно смотря, как они, стремясь побыстрее выкачать кровь, шевелятся и сокращаются.

Альба, потянув вместе с присосавшейся змейкой подавшуюся кожу, оторвал одну, поднял перед собой, сжав двумя пальцами.

– Пиявки, – снова сказал он. – Вот они меня едят. Тогда я тоже могу их съесть.

Он поднёс извивающегося чёрного маслянистого червячка ко рту – и неторопливо сжевал. Желудок, судорожно сжавшись, потребовал ещё. Тогда Альба стал снимать их с себя – одну за одной – и отправлять в торопливо работающий рот. Проглотил остаток, посидел мгновенье-другое и вдруг молча и радостно улыбнулся: “хорошо!” Немного притупился голод, и почти совершенно перестала мучить несносная жажда. В течение дня он ещё несколько раз ловил собственным телом пиявок и торопливо проглатывал их. Он совершенно не знал, что это – вполне сносная пища для организма, а также, – что при укусе пиявки в кровь попадают целебные вещества. Он просто спасал свою жизнь, используя подвернувшуюся возможность.

Но день всё-таки тянулся мучительно долго, и Альба старался занять себя всем, что только мог придумать его маленький мозг. Он растащил вдоль стены и оставил сушиться на солнце свою кучу соломы, которую изрядно вымочил щенок, вбегавший по брюхо в болотную воду, а затем весело прыгавший в их совместном гнезде. Кроме этого, Альба перебрал все звенья цепи и внимательно их рассмотрел – на предмет слабины или изъяна. (Нет, цепь была крепкой.) Потом он растянул цепь между двумя выступающими из стены камнями, навесил на неё рядок перегнутых вдвое пучков соломы и, состроив небольшую тень, прятался там в часы особенного зноя. Собрал кучку камней, не зная сам – для чего. Ближе к вечеру стал подумывать о возможности заготавливать пиявок впрок, на ночь, подвешивая их днём вялиться на солнце. И тут его размышления внезапно прервали.

Послышалась тяжёлая поступь, и из-за столба вышел кряжистый, с сильно отпущенной бородой человек. На нём была накидка из больших волчьих шкур – сшитая без всякого кроя, в один громадный лоскут, с вырезанным отверстием вокруг шеи. Он удивлённо уставился на худенького мальчишку, сидящего на цепи возле кучи соломы.

– А ты кто такой? – спросил человек и приблизился.

Альба молчал, повернув лицо в сторону бескрайнего пространства болота.

– Эй, ты слышишь меня? – толкнул его в плечо человек.

Альба стиснул зубы и отвернул лицо ещё больше в сторону.

– А-а-а, – понимающе протянул обладатель волчьих шкур и торопливо ушёл за стену.

Он очень быстро вернулся, и в руках у него был толстый, в зелёных пятнах лишайника сук. Человек подошёл, неторопливо примерился и обрушил этот сук на маленькую, отвернувшуюся от него голову. Альба упал на солому, пачкая её кровью, а тот, обросший, отшвырнул в сторону переломившуюся дубинку и спокойно ушёл.

Альба очнулся ненадолго, когда почувствовал, что щенок, жалобно поскуливая, вылизывает ему рану, но потом снова утратил сознание и так лежал до утра.

Утром он почувствовал, что его куда-то несут, а потом ощутил под собой подстилку из соломы – на этот раз более высокую, мягкую. Услыхав голоса, он приоткрыл глаза. Здесь, в широком каменном квадрате с неровными зубцами полуразрушенных стен, собрались несколько человек: уже знакомые – и Плут, и одетый в кожаный плащ с наклёпками, и ударивший его палкой, и – двое или трое незнакомых. Плут, добывая из голоса молящие нотки, оправдывался:

– Я сказал тебе про него, Волк! Я точно помню – сказал!

Но тот, к кому он обращался, – одетый в серые шкуры, – поднял длинную суковатую палку и, едва Плут успел отвернуться, с силой ударил его по спине. Плут взвыл и запрыгал.

– Это, – выкрикнул с яростью Волк, – за то, что ты не сказал о мальчишке. И он мог с голоду умереть. Пять тысяч гульденов он может нам принести! А Беспалый сказал, что и больше!

Потом он прыгнул вперёд и, дотянувшись, снова ударил Плута по разодранной коже спины.

– А-ах!! – завопил несчастный, выгнув спину, отбежал и, присев, прокричал из безопасной дали:

– А это-то за что?!

– Это – за то, что я сам мог мальчишку убить. Пять тысяч! За всю свою жизнь тебе не добыть таких денег!