Мастер Альба

– Ну, двинулись! – скомандовал кто-то. – Как там барончик наш? Что-то молчит. Гляньте. Он мёртвый – малого стоит.

Альбу подняли, встряхнули.

– Живо-ой! О, глазищами светит! Сердитый!

– Какой он к чёрту сердитый. После этакого перехода любой стал бы звать всех святых. Примолк, наверное, оттого, что обделался!

Кто-то подошёл, наклонился.

– Нет! Не воняет!

– Терпеливый какой. Ну, пошли.

“По болоту идти – теперь точно развяжут!” – в предельном отчаянии обещал себе Альба. Но нет. Рывком подняли с земли, вскинули на плечо. Казалось, теперь не беспамятство уже волочит его в страшную ватную яму, а потянула в свой вечно распахнутый рот сама смерть.

Очнулся он оттого, что кто-то лизнул его в пылающее лицо языком, шершавым и тёплым. Он разлепил веки, мутным взором всмотрелся в качающуюся перед ним собачью морду. Ещё не собака. Ещё, похоже, щенок.

“Княф!” – сказал щенок и подпрыгнул.

– Княф, – прошептал Альба неслышно и подумал: “Только вот – не до игры…”

– О, очнулся! – кто-то приблизился, с хохотом, перешедшим в сопение.

Присел рядом. Вцепился в волосы, потянул, заставив сесть. Бородатый. Глаза наполнены жутким весельем – бездушным и пьяным.

– Ну-ка, просыпайся! – хохотнул человек и, подняв Альбу над головой, швырнул его вниз и вперёд.

Мелькнули перед взором в кожаном плаще с наклёпками бородач, щенок – чёрный с подпалинами, полуразрушенная каменная стена – и в затылок и в спину ударило вязким, холодным и мокрым.

“Вода!” – понял Альба и, барахтаясь, вынырнул из сомкнувшейся на мгновение над ним бурой массы. Нет, не совсем вода. Коричневая болотная жижа. И ещё Альба понял, что на теле нет больше верёвок и что швырнувший его в болото Кожаный плащ оказал ему великую милость: разодранную во многих местах кожу вмиг охладило, и по телу прошла волна сводящего с ума облегчения.

– Долго не сиди! – смеялся стоящий на сухом краешке человек. – Пиявки присасываются быстро!

Альба не шевелился, наслаждаясь утолившей боль болотной прохладой. А когда встал – болото ему было по пояс – увидел, что он совершенно раздет и что верёвки сняты не все – одна, обвязанная вокруг запястья, тянется туда, на берег, а на плече у него, точно, висят две извивающиеся пиявки. Он сдёрнул пиявок – выступила бледная кровь – шагнул к берегу и, выйдя на сухое, снял с себя ещё четырёх маслянистых скользких змеек. Кожаный плащ железными пальцами сжал его шею и, ведя куда-то к стене, задумчиво проговорил:

– Тонкий ты. Ошейник как раз впору придётся.

И, доведя до стены, точно, поднял висящий на длинной цепи большой железный ошейник и обогнул его ржавые лапки вокруг Альбы на поясе.

– Плут! – крикнул куда-то за высокий каменный барьер, из-за которого поднимался вверх столбик дыма. – Неси клёпку и молоток!

“Так, это – Плут”, – подумал Альба, глядя на подбегающего костлявого малого лет двадцати, торопливо жующего и вытирающего поблёскивающий жир с подбородка. В руках у Плута были два молотка и кусок толстой проволоки. Он ловко продел проволоку в отверстия на лапках ошейника и, придерживая один молоток к ней вплотную, вторым этот металлический пояс умело склепал.

– Готово! – дёрнув за цепь, Плут взглянул на бородатого командира.

– Ладно, беги, – бросил тот и добавил: – Обжора!

Костлявый кузнец убежал, и ушёл бородач, постукивая наклёпками рукавов о наклёпки на кожаном поясе, а над стеной сбоку появилась чья-то, с кривым глазом, всклокоченная голова и проговорила:

– Вот ты и здесь. Будешь сидеть, пока наследник твоего папы не приедет в Груф. Потом мы за тебя возьмём много денежек.

И, захохотав, голова скрылась. 

Пришёл Плут. Притащил охапку соломы, черепушку с водой и кость с необъеденным мясом. Альба с жадностью выпил воду и взялся за мясо. Спустя полчаса вывернулся, смешно вскидывая лапы, из-за каменного столба чёрный щенок и подбежал к сидящему на цепи голому человечку.

– Княф! – сказал человечек и протянул щенку кость.

Тот, заурчав, здесь же лёг и заскрипел о неё белыми маленькими клыками. А Альба сложил аккуратно солому, сел, привалился спиной к стене и тихонечко, едва слышно запел.

ВОЛК

Он сидел на соломе, сжавшись в комочек, обхватив колени руками, и пел песенки – одну за другой, все, какие только мог вспомнить. Щенок сидел рядом, привалившись к его боку лохматой башкой, и время от времени тихо поскуливал.

Альба интуитивно выхватил из всех возможных способов поведения самый целебный. Он без какого-либо усилия воли тянул к себе звуки той, только что рухнувшей, благополучной и радостной жизни, и звуками этими вычищал из себя картины происшедшего с ним в последние сутки. И когда приблизился вечер, кожа его утратила синюшную бледность, тело перестало дрожать, а из глаз исчез нездоровый лихорадочный блеск.

– Я – человек, – сказал он сам себе. – Я попал к разбойникам. Мне надо терпеть.

Щенок фыркнул и лизнул его в щёку.

Они так и уснули – двумя калачиками, тесно прижавшись друг к другу.