Маски духа

Исходил гарью и дымом харьковский вокзал, с которого мы возвращались в Москву. Продрогшие и промокшие оркестранты на перроне, приплясывая от холода, играли «Прощание славянки». Войска подходили к Грозному. Липкий снег забивал окно вагона. Реформаторы обещали золотые горы. Нищие рылись в мусорных баках. Новая буржуазия с телеэкранов светилась страшными улыбками, перебиваемыми рекламой новозеландского сыра и итальянских колготок. Столы ломились. Голодные объявляли голодовки. Вожди писали никому не нужные указы. Банкиры расстреливали друг друга в подъездах. Дети играли в убийц. Проводница разносила чай без сахара. Поезд ощупью пробирался во мраке. А поэт вымолил, наконец, покой, еще раз бросив на прощанье:

Красные помидоры
кушайте без меня.

* * *

– Лиля-Лиля! – раздавалось над морем. – Гули-гули!

X. На берегах Стикса

Нет, отужинать-то с Сабанеевым пришлось. Куда ж денешься? Отужинали. А на встречу с Раевским – младшего Липранди отправил, Ивана. Они и встретились на гласисе Тираспольской крепости. А сам сверкнул – и нету. Не зря Сверчком звали. Отговорился. Спешу, дескать, в Одессу. А сам в Варнице, под Бендерами, украинца какого-то нашел – ста тридцати пяти лет отроду. Смех. Вроде как тот украинец, по фамилии Искра, в детстве бывал здесь же, в Варнице, в лагере Карла XII и самолично того Карла видел. Может, видел, а может, и нет. Что он уж помнил, тот украинец, Искра? В сто тридцать пять лет-то! Ничего, поди, и не помнил. Все, что наговорил, – впустую. Ничего не нашли. А может, он и не Искра вовсе. Таких фамилий даже у украинцев не бывает. Пушкин и в Каушаны съездил – вроде там Мазепа захоронен. Какой там Мазепа! Плюнул и вернулся в Тирасполь. А в тот же день – в Одессу, подальше от греха. Потому как Сабанеев опять принялся искушать через старшего Липранди: а почему бы не встретиться господину сочинителю с другом его любезным Раевским? Это в крепости-то! Самому голову – да в петлю! Нет уж. Переоделся каким-нибудь турком – и в Одессу.

* * *

А мы не успели. Потому что как только наша машина заурчала и двинулась в сторону моста, налетели самолеты и принялись бомбить мост. Бросив машину, мы кинулись к крепости, но все ворота оказались заперты. А пули уже вовсю царапали стены, и понять, откуда стреляют, было невозможно. Стреляли отовсюду.

За рассекающей город железной дорогой открылся кривой переулок, по которому мы побежали к центру. Из-за дощатых заборов выглядывали перепуганные абрикосы и персики, дрожью отзывавшиеся на дальние разрывы. В конце переулка открылась широкая улица, по которой вдоль стен осторожно пробирались люди, скапливаясь у небольшого сквера за церковью, под защиту ее стен. Мы ринулись туда же, в скопление людей, но не успели добежать, как над головой раздался душераздирающий свист. Закрыв голову руками, зарылись в землю. И через мгновение ощутили, что земля дрогнула, как во время землетрясения. Страшный взрыв, разодрав деревья и кустарники, вывернул сквер наизнанку и тысячами осколков застыл в воздухе. Церковь каким-то чудом устояла, но беленые стены ее покрылись кровавыми кирпичными вмятинами.

Мы подошли к скверу. С веток свисали остатки людей и плодов. Модельный башмачок примостился на чьем-то разрубленном черепе. Из травы выглядывал одинокий тускнеющий глаз. Из помертвевшей церкви выбежали женщина и солдат. За ними, путаясь в разодранной рясе, семенил престарелый батюшка. Добежав до сквера, они вначале остановились, глядя на все сумасшедшими вытаращенными глазами. А потом вдруг что-то произошло. Что-то произошло, потому что они – и женщина, и солдат, и батюшка – встав в кружок и взявшись за руки, напевая что-то веселое на непонятном мне языке, повели хоровод.

Это был «местный танец джок».

* * *

А Варница, где Пушкин того украинца про Мазепу да про Карла пытал, напоминала настоящий плацдарм. Отсюда, с северо-западной окраины Бендер, вовсю долбили зенитки, повергая в ужас жителей ползущих вверх по холму многоэтажек. А тут еще оттуда мужика привезли. Украинца, по фамилии Искренко. На лбу звезда вырезана, а на запястьях – колючая проволока. Как спасся – сам плохо помнит. Мычит только да бредит. Погрузили мы его на машину – и в сторону реки. А только отъехали, как по Варнице и саданули, похоже, из тяжелых гаубиц. Ад! Головы не поднять. Машины, люди, дома – все взлетало на воздух, а потом навсегда смешивалось с перепаханной землей. Теперь уж точно ни Мазепы, ни Карла здесь никому не найти. И многих других – тоже.

Так история закапывала в землю историю.

* * *

А может быть, вообще никакой истории и нет? Что такое история? Свалка неразгаданных снов и мертвого времени? Но если время мертво, то все не только не возвращается на круги, оно просто никуда не уходит. Все – в настоящем. Все клубится в воздухе, как утренний туман над рекой. И никто не умер. Никто, никто не умер!