Маскарад со смертью

– Разрешите представиться, Ефим Андреевич Поляничко, начальник отдела сыска. – Слегка склонив голову, полицейский тем временем внимательно осматривал интерьер, схватывая цепким взглядом мельчайшие детали. – Вот соблаговолите получить, Клара Сергеевна, вещи супруга вашего. – Сыщик повернулся в сторону городового, который достал из саквояжа большой пакет из плотной бумаги, быстро развернул его и положил на письменный стол. – Все передается согласно описи. Ежели возражений не имеется, то распишитесь в получении вышеупомянутых предметов, в совокупном количестве шесть наименований: деньги в сумме триста сорок девять рублей семьдесят пять копеек, портмоне, часы швейцарские золотые с цепочкой, пузырек с надписью «Капли от мигрени» и коробка монпансье «Георг Ландрин», ну и саквояж, – сухо отрапортовал начальник и протянул приготовленную загодя бумагу.

– Что за монпансье? – удивленно приподняла голову вдова.

– Извольте посмотреть, – ответил низший полицейский чин, открывая крышку.

– Да, действительно леденцы, – с некоторой долей растерянности произнесла Клара.

– Разрешите отведать? Я только одну, вон ту, красненькую… – ни с того ни с сего вдруг попросил городовой и, не дожидаясь разрешения, положил конфетку в рот. Неожиданно полицейский вскрикнул, и, схватившись за щеку, неучтиво выплюнул конфету под стол. Скорчившись от боли, он достал изо рта двумя пальцами отломанный кусок зуба и сквозь слезы прошепелявил: – Я жуб шломал.

Даже видавший многое Поляничко, брезгливо поморщившись от такой наглости, произнес:

– Всякому безобразию есть свое приличие. Вот, голубчик, и тебя Господь за бесстыжество твое наказал. Клара Сергеевна места в сей скорбный день себе не находит… испереживалась вся, а ты, как дитя малое, леденцами усопшего решил полакомиться. Негоже нахальство свое людям напоказ выставлять, – осуждающе качая головой, отчитывал подчиненного Ефим Андреевич.

– Вы уж проштите меня великодушно, – извинился городовой.

– Итак, господа, не смею вас больше задерживать, – раздраженно проговорила вдова и, поставив свою подпись на документе, протянула бумагу главному сыщику губернии.

Не привыкший к такому обращению, Поляничко выразительно расправил усы, внимательно посмотрел даме в глаза и только потом взял переданный ему лист.

– Что вы так на меня смотрите? Собираетесь о чем -то спросить? – теряя самообладание, нервничала Клара.

– Признаться честно, кой-какой разговорчик у меня к вам имеется. Да вот только не знаю – уместно ли на сей момент беседы всяческие переговаривать? Вы, я смотрю, горем убиты, так что лучше уж мы откланяемся. Кстати, поручик просил вам привет передать. «Очень, – говорит, – скучаю». Знамо дело, на тюремных полатях бока набивать – это вам не на пуховых перинках кувыркаться, – с ядовитой усмешкой изрек сыскарь.

– Да уходите же вы, право! – тихо выговорила хозяйка и, ничего не видя сквозь пелену слез, захлопнула за визитерами дверь кабинета. Она села на жесткий кожаный диван и первый раз за день облилась слезами.

Любой сторонний человек, увидев в эти минуты безутешно плачущую миловидную женщину лет двадцати пяти, прелестную, как видение: с выразительными карими глазами и очаровательным капризным ротиком, в строгом траурном облачении, наверное, задался бы вопросом: а будет ли по нему лить слезы его благоверная? И как быстро они высохнут? Получив откровенный ответ, он станет, как бы глупо это ни звучало, завидовать тому, по ком так искренне горюет вдова. Эти маленькие соленые капли, осенним дождем поливающие еще не успевшую растрескаться на морщинки нежную кожу лица, дорогого стоят и поэтому вызывают сострадание, скорбь и уважение к памяти безвременно ушедшего от нее мужа. Да только в эти скорбные минуты жалела Кларочка себя.

Все печальное когда-то заканчивается. Подошел к концу и следующий день, когда дубовый, с посеребренными ручками гроб с телом незабвенно дорогого Соломона Моисеевича Жиха отнесли на Даниловский погост и опустили в могилу. Проводить известного негоцианта пришел почти весь цвет городского купечества: владельцы чугуно-меднолитейных заводов господа Руднев, Шмидт, банкир Попов, зерноторговец Гулиев, обувной король Зайдман и недавно приехавший из Варшавы провизор Пейхович, представитель городской управы и даже жандармский ротмистр Фаворский.

Поминали Соломона в снятом трактире недалеко от Тифлисских ворот. Людей было так много, что пришлось ставить дополнительные столы.

Вдова молчала и лишь легким кивком благодарила тех, кто не забыл помянуть мужа добрыми словами. Народ собрался чинный, и, наверное, поэтому поминки не превратились в продолжительное застолье и уже через час приглашенные вежливо откланялись. Расплатившись с хозяином заведения, Клара вышла на улицу и с удовольствием вдохнула свежий, после короткого летнего дождя, воздух.

– Прошу извинить за бесцеремонность, однако мне необходимо поговорить с вами, уважаемая Клара Сергеевна, – немолодой, но подтянутый господин в котелке и строгом, идеально отутюженном черном костюме и белоснежной сорочке с муаровым галстуком.