— Я специально писала по-английски, чтобы в один прекрасный момент ты все смог понять сам. Но сейчас мне не хотелось бы, чтобы ты это читал. Дневник еще не окончен.
Дэвид ударил кулаком по тетради в кожаном переплете:
— Что ты хотела сказать, когда писала, что я уничтожил чьи-то жизни?
— Тебе лучше знать. Ведь ты убийца. Это ты убил мою мать.
Дэвид уставился на Кейт. Девушка даже заметила, как появились красные прожилки вокруг голубых зрачков отца. Затем он бросил дневник в лицо Кейт.
Все произошло так быстро, что девушка даже не успела поднять руки, чтобы загородить лицо, — из глаз словно посыпались искры.
Дэвид посмотрел на дочь сверху вниз.
— Ты и больше никто. Только ты убила свою мать. Такого Кейт никак не ожидала.
— Нет! Нет!
— Ты убила ее! Ты! Не я. Она истекла кровью во время родов.
Кейт зарыдала:
— Это была только твоя ошибка и больше ничья.
— Ложь. Все это не имеет ко мне никакого отношения. Я был в Германии, в лагере для военнопленных. И только ты убила свою мать, находясь еще в утробе. Ты разорвала ее тело на части.
Кейт в ужасе зажала уши:
— Нет. Это ты бросил мою мать. Ты оставил ее умирать.
— Как ты смеешь бросать мне в лицо подобные обвинения? Что ты знаешь обо всем этом?
— Знаю. Ты оставил мать, а потом и меня.
Кейт показалось, что отец вновь собирается ударить ее.
— Я заботился о тебе, маленькая неблагодарная замарашка, совесть моя чиста.
— Слишком дешево ты ценишь свою совесть, если ее можно успокоить, выплачивая десять фунтов в месяц.
Дэвид тяжело дышал, его безупречно красивое лицо исказил гнев:
— Вполне достаточно для той, которая решила даже имя у меня украсть.
— Я
Дэвид расхохотался, грубо, цинично:
— Еще неизвестно, мой ли ты ребенок.
— Твой. Мать не была шлюхой.
Дети хозяйки собрались у открытой двери и внимательно следили за происходящим. Джун Коттерелл протиснулась сквозь них, пылая от гнева и смущения:
— Ради Бога, что происходит?
— Кто была твоя мать, мне лучше известно, — выпалил Дэвид. — И если она и была шлюхой, то все равно она была такой женщиной, какой тебе никогда не стать.
Джун не выдержала и закричала:
— Дэвид, Бога ради, прекрати!
— Я ненавижу тебя, — выпалила Кейт, словно бросая каждое слово в отца. — Все равно ты виноват, виноват.
Кейт обессилела и не могла даже идти. Она плакала навзрыд, и слезы текли по щекам. Дети смотрели на плачущую девушку, раскрыв от удивления и страха рты.
Дэвид продолжал тяжело дышать:
— Ну, ты добилась того, чего хотела, Эвелин.
— Дэвид, пожалуйста.
— Посмотри на нее, Эвелин. Почитай ее дневник. А потом скажи еще раз, что это чудовище — действительно моя дочь.
— Дэвид!
Он развернулся и вышел из комнаты. Джун, взглянув с испугом на Эвелин, увела прочь своих детей и закрыла за собой дверь, оставив двух женщин наедине.
Кейт продолжала рыдать, и неожиданно всякая боль и ненависть исчезли куда-то.
— Я больше не могу выносить это, — произнесла Эвелин обманчиво спокойным тоном.
— Отправьте меня домой, — взмолилась, рыдая, девушка.
— Родственники уже давно отказались от тебя. И если ты вела себя с ними так же, как сейчас, то я нисколько не удивляюсь их жестокосердию.
Кейт почувствовала дрожь в коленях и решила сесть на постель. Блестящими от слез глазами она внимательно посмотрела на склонившуюся над ней женщину:
— Он убил мою мать.
— Если уж говорить об этом, — бесстрастно заметила Эвелин, — то здесь Дэвид абсолютно прав. Вы вдвоем загнали эту женщину в могилу.
— Я ни в чем не виновата! Ведь я
— Что ж. Первый серьезный аргумент. Но заметь, что и Дэвиду не очень-то нужно было твое рождение. Однако ты родилась. А твоя мать умерла при этом. Вот и все. И уже ничего нельзя изменить. Поэтому перестань плакать.
Кейт с трудом справилась со слезами, ненавидя сейчас эту женщину за ее невозмутимое спокойствие и в то же время признавая чужую силу. Она подобрала свой дневник с пола и увидела, что некоторые страницы замялись, когда Дэвид бросил тетрадь ей в лицо. Кейт начала разглаживать изломы трясущейся ладонью, а затем закрыла дневник и прижала его к груди, ощущая прикосновение мягкой кожи обложки:
— Это мой дневник. И он не имел права заглядывать сюда.
— Я бы никогда не купила тебе тетрадь, если бы знала, что ты туда собираешься записывать.
— Значит, и вы читали мои записи?
— Да. Твои познания в английском просто великолепны. Жаль, что ты использовала свои знания на подобную чушь. Без сомнения, все это давно угнетало тебя, и ты позволила своим чувствам выплеснуться на бумагу. Не могу передать, какое ужасное впечатление произвела на меня эта сцена. И я больше не хочу быть свидетелем чего-то подобного.
— Но написанное мной — абсолютная правда!