Маска времени

Затем она сделала какие-то записи и дала Эвелин пилюли. Бабушка проглотила их, скорчив гримасу. Анна поправила подушки, и Эвелин улеглась, вздохнув облегченно и закрыв глаза. Анна расправила простыни вокруг ее худого тела. А сиделка заняла свое привычное место в кресле у камина, надела очки и принялась читать книгу.

Анна вглядывалась в лицо бабушки, держа ее за руку:

— Как бы то ни было, я всегда думаю о тебе как о своей бабушке.

Легкая улыбка промелькнула на губах Эвелин, и ее пальцы слабо сжали ладонь Анны, а веки немного приоткрылись.

— Если бы он не любил тебя, то зачем бы он отправился с тобой в Европу? И почему ему так хочется помочь тебе найти Джозефа Красновского?

— У него есть свой план, бабушка. Филипп горит желанием узнать, что произошло с его собственным отцом. Явно он его очень любит.

— Этого человека он никогда не знал.

— Но он же его отец, бабушка. Как и мою мать, его неотступно преследует эта мысль. Как и меня, — после небольшой паузы добавила Анна.

Эвелин протянула руку и коснулась кончиками пальцев бриллиантов на шее Анны.

— Очень дорогие камни, — прошептала она. Веки Эвелин слабо дрогнули, и Анна поняла, что бабушка вот-вот погрузится в сон. — Надеюсь, что Филипп найдет, что ищет, да и ты тоже. Но будь осторожна, дитя мое, будь осторожна.

Когда бабушка заснула, Анна тихо поднялась с места и нежно поцеловала ее в бровь. Шепотом она пожелала доброй ночи сиделке и вышла из спальни Эвелин. Старый дом погрузился во тьму, коридоры были пустынны. Отовсюду веяло холодом. Зима в Нортамберленде — это не сезон теплых ласковых ночей. Отопление и освещение в Грейт-Ло были далеки от совершенства, несмотря на все усилия Эвелин осовременить эти системы в 1950 году. Правда, спальни еще как-то обогревались каминами и теплом батарей от работающей котельной. Стоя в пустом коридоре, Анна слышала, как щелкнул замок в двери и где-то внизу послышался шепот прислуги.

Она направилась к двери Филиппа и тихо поскреблась кончиками пальцев, прежде чем войти. В комнате царил полумрак. В отблесках пламени горящего камина угадывался силуэт Филиппа, стоящего у окна и вглядывающегося в ночь.

Анна закрыла дверь и тихо подошла к Филиппу.

— Что ты там ищешь? — прошептала она.

— Смотрю во тьму.

— И что же увидел?

— Полную тьму. Ночи в Вайоминге точно такие же. Так долго живу в городах, что стал забывать, как выглядят настоящие ночи.

Анна прижалась к нему сзади и почувствовала, как рука Филиппа скользнула по ее плечу. Она отдалась этой теплой силе. Филипп успел переодеться, и сейчас на нем был шелковый халат.

— Ты прав, — прошептала Анна, — тьма великолепна.

— Вечер оказался для тебя тяжелым?

— Да. Настоящее потрясение. Я даже не представляла, что узнаю что-то новое о Дэвиде, мне никогда об этом не рассказывали. Но сейчас, кажется, все сходится. Мать, наверное, всю жизнь преследовал этот ужас: как у нее на глазах убивают отца. И когда она прочитала дневник, все встало на свои места. Мать узнала наконец, кто же этот человек со шрамом и почему он убил Дэвида. Она разыскивала его не только потому, что это ее отец, но и чтобы предложить ему…

— Прощение, да еще полное, — добавил Филипп.

— Да, может быть.

— Но ведь он же убил Дэвида Годболда. Просто взял и размазал его мозги по земле.

— Хмм… Этим, наверное, объясняется, почему он до сих нор прячется.

Филипп с любопытством посмотрел на Анну.

— Значит, это убийство для тебя ничего не меняет?

— Ничего.

— Но Джозеф Красновский совершил свое преступление не в порыве страсти, а совершенно хладнокровно, причем через пятнадцать лет после войны.

— Пятнадцать лет для Дэвида, а Джозеф только успел выбраться из России, не забывай об этом. Поэтому назвать его хладнокровным я не могу.

— Но разве сам факт убийства не потрясение для тебя?

— Потрясение. И сейчас мне не хотелось бы говорить об этом, Филипп. Мне нужно время, чтобы все обдумать и понять.

— Хорошо. — Филипп провел ладонью по волосам Анны. — Ты сегодня особенно хороша, как настоящая цыганка. А пламя свечей будто мерцает в твоих глазах. Ты совершенно не похожа на англичанку.

— На одну четверть я, пожалуй, еврейка. Моя мать — наполовину еврейка. Довольно странно, не правда ли, для католички сделать такое открытие?

— Ты чувствуешь себя теперь как-то особенно?

— И даже очень.

— Как это?

— Ты будешь смеяться надо мной.

— Постараюсь не смеяться.