Маска чародея

Она направилась к дальним дверям. По-прежнему не выпуская из рук лампу, я последовал за ней туда, где жил ее возлюбленный: вначале в обычную комнату со шкафами и кушеткой, затем – к двери, которую я уже видел, но так и не смог открыть. Она моментально уступила прикосновению женщины, открывшись вовнутрь и явив длинную галерею с низким потолком и рядом окон с цветными стеклами, выполненных в форме разных фаз луны и теперь светящихся, так как через них струился настоящий лунный свет, наполняя комнату слабым сиянием; простенки между окнами отбрасывали длинные тени. Покрытая золотым покрывалом кровать под балдахином в центре казалась громадным кораблем, плавающим в море света.

– Здесь мы спали, – сказала дама, – почти сто лет.

И снова внутри меня проснулся убитый чародей. Он снова заплакал. Я нервно вытер слезы свободной рукой. Когда мы с дамой медленно проходили мимо цветных окон, я заметил, что дальние стены за кроватью были завещаны искуснейшими вышивками: на одних были запечатлены какие-то сцены, сути которых я понять не мог, на других светлой нитью на темном фоне были изображены некие абстрактные фигуры. Луна внутри меня вспоминал, как вышивал их и что они значили, и как дни его жизни вместе с его возлюбленной были сохранены здесь благодаря чарам его магии.

Он припомнил и то, как во время работы периодически макал иглу в кровоточащие раны живой жертвы, чтобы зловещее волшебство обрело силу.

Дама остановилась и долго смотрела на вышивки.

– Госпожа, – позвал я на языке мертвых, – если я могу хоть как-то утешить вас…

– Нет, нет, это не в твоих силах, – ответила она.

Она направилась в дальний конец комнаты. Я прихрамывая на своих забинтованных ногах, с трудом последовал за ней.

И вторая дверь моментально открылась перед ней. Все, что за ней было, могло показаться миражом.

Вначале, в черной пустоте плавали лишь пятна света, но постепенно я рассмотрел еще одну напоминавшую пенал длинную комнату с низким потолком, залитую сиянием, исходившим от тысячи крохотных стеклянных фигурок на покрытых черным бархатом пьедесталах – все они светились изнутри магическим светом: крылатые кони и драконы, птицы, танцующие медведи и обезьяны, делающие стойку на руках, свернувшиеся кольцами змеи, суровые солдаты и кривляющиеся клоуны, – и все они были живыми, в их сердцах горел огонь. В центре комнаты на громадном столе стояла точнейшая копия Города-в-Дельте, невероятно тонко повторяющая все детали. Выдутая из цветного стекла, она слабо светилась изнутри, словно ее заполнял едва заметно горевший газ.

Раскрыв от удивления рот, я поворачивался из стороны в сторону. Подобной красоты я и представить себе не мог. Я даже принялся искать в городе на столе эту самую комнату, где вполне серьезно ожидал увидеть самого себя с дамой чародея, стоявшего перед миниатюрным изображением города, в котором будет еще одна комната, еще один Секенр, еще одна дама и так до бесконечности.

Внезапно я резко развернулся, опасаясь какой-нибудь хитрой магической ловушки, которая навсегда меня здесь, пока я предаюсь пустым мечтам и глупейшим фантазиям. Одновременно я потребовал у Луны объяснений – мне хотелось понять, с какой целью он создал это чудо, настолько поразившее меня.

Он раскрыл мне свою тайну. Эта комната невероятной, неземной красоты и пыточная камера с топкой внизу были двумя сторонами одного целого, то есть одно рождалось из другого, подобно корням и листьям дерева. Я узнал, что стеклянные фигурки сияют светом боли, что после неописуемых длительных мучений он превращал все свои жертвы в статуэтки, которые я здесь видел. Это было его ремеслом, искусством, которым он владел в совершенстве – творчески, с фантазией использовать кнут, раскаленное железо и клещи так же, как Секенр пользовался кистью и бумагой, и благодаря этой тайной каллиграфии боли, рукописям, созданным на трупах мужчин, женщин и, в первую очередь, детей, ему открывались все тайны бытия. А в самом конце он читал будущее по обломкам их сожженных костей.

Он намеревался включить в свою коллекцию и меня.

– Я, скорее всего, – рассказывал он, – превратил бы тебя в танцора, а не в какого-то недотепу, дни и ночи напролет просиживающего с кистью за столом. Секенр, я бы заставил тебя вечно кружиться под зачарованную музыку, которую слышали бы только мы с тобой, ты и я. В конце концов ты, возможно, и сам пришел бы к выводу, что ради всего этого стоило вытерпеть боль.