Маска чародея

Мне просто необходимо было немного поспать. Отправив дом далеко во тьму, я на много часов провалился в беспамятство. Я спал, облокотившись на подлокотник кресла, но, пока тело отдыхало, мозг продолжал бодрствовать. Да, сон для чародея – время размышлений.

Мне снилось, что я сижу за письменным столом и работаю, работаю, работаю, постоянно макаю ручки в чернила разных цветов, промокаю написанные страницы, подтираю свои помарки и снова пишу, пока наконец, сконцентрировавшись, не понимаю, что все мое повествование можно свести к одной единственной написанной на бумаге букве.

Как говорил отец, лишь чародею-ученику нужны сложные приспособления. Обладай я достаточными навыками работы с камнем, мне надо было бы только подумать, чтобы он заработал. В период младенчества моей магии я написал целую книгу о своей жизни, чтобы найти себя и определить свое место в жизни, чтобы защитить Секенра от опасности, и оказалось, что слабый, едва ощутимый резонанс, возникший от слов, орнаментов и иллюстраций значит больше, чем все части моей книги вместе взятые.

Истинное значение книги заключалось не в том, о чем говорилось в ней, а в том, чем она была. В том, кем я был и кем я стал, пока создавал ее. Одна единственная буква.

Во сне я четко вывел ее черными чернилами самой обычной ручкой, букву тчод, которая есть и в алфавите Дельты, и в алфавите Страны Тростников, но неизвестна варварам – буква иксообразной формы с точкой в верхнем треугольнике – головой крошечной фигурки с расставленными ногами и простертыми вверх руками.

Ее называют и Танцующей, и Умоляющей, – есть у нее и множество других прозвищ. У буквы тчод много значений – она означает и длительное ожидание, и быстрое завершение задуманного, и сожаление, и тихую радость, и победу, которая станет очевидной лишь в будущем. Так много слов содержит тчод, что для их перечисления потребовалась бы отдельная книга.

Только тчод. В ней заключается суть Секенра.

Очнувшись от сна, я с удивлением обнаружил, что уже не сижу в кресле, а стою перед письменным столом. Но пока ничего не писал. Ручка и бумага лежали наготове.

Изобразив тчод, я дул на нее до тех пор, пока чернила не высохли, а потом аккуратно сложил бумагу, не перегнув букву ни в одном месте. Затем я, с зажатой между ладонями бумагой, сел в кресло перед темным окном – за спиной у меня приглушенно светилось пламя, и мне приснился сон о ярко сияющем бесцветном огне.

Когда я проснулся в следующий раз, надо мной стоял отец, только что материализовавшийся из дыма. Сквозь него я видел окно, за которым не было ничего, кроме хмурого серого неба.

– Вставай, – сказал он. – Мы на месте.

Но встал я не сразу. Я еще посидел, успокаиваясь и приводя в порядок свои мысли, и с удивлением обнаружил, что больше не испытываю боли и что на мне надета серебряная маска Луны, а на коленях лежит отцовский меч.

Я встал и поднял меч, чтобы получше рассмотреть его в неровном лунном свете. Оружие казалось живым – каждый фрагмент тонкой серебряной инкрустации, каждый штрих чернения и резьбы, каждая буква надписи светились собственным внутренним светом. Меч я взял в правую руку, а лист бумаги с тчод– в левую. Ножен у меня не было. Я оглянулся вокруг в поисках зеленого камня, но понял, что он мне больше не понадобится.

– Пойдем, – голос отца едва не срывался от возбуждения. – Пойдем со мной. Да. Сейчас. Я хочу рассказать тебе последнюю историю о Мальчике-Цапле. Я расскажу ее тебе по дороге. Быстрее! Быс-тре-е!!!

Он потянулся ко мне, чтобы взять меня за руку, но его рука из дыма просто прошла сквозь мою.

Я последовал за ним, обходя кучи мусора там, где обвалился потолок или вздыбился и разъехался пол. Дом погрузился в молчание: не было слышно ни единого звука, кроме поскрипывания и потрескивания деревянных опор.

В кухне дверцы буфетов оказались распахнутыми настежь, а пол был по колено завален черепками. Я быстро шел между ними босиком, не вспоминая о туфлях – я знал, что наше путешествие обязательно будет связано с магией: мне придется идти по воде, по воздуху или сквозь огонь, а их должна касаться живая плоть.

Крыльцо снаружи попросту исчезло – скорее всего, оно отломилось во время нашего путешествия и осталось где-то позади. Мы с отцом спустились на безликую равнину, сплошь покрытую пылью. Я задержался на мгновение, чтобы оглядеться, но во всех направлениях, куда бы я ни смотрел, было лишь полное запустенье. Даже воздух здесь был мертвым – в нем совсем не чувствовалось запахов: ни запаха ила, ни запаха цветов, ни запаха дыма. Земля, на которой я стоял, не ощущалась совсем, словно ноги у меня онемели.

– Что это за место? – спросил я. – Кажется, здесь никогда не было и не будет жизни.