Машины зашумевшего времени

See, steamers steaming through my poems,
See, in my poems immigrants continually coming and landing,
See, in arriere, the wigwam, the trail, the hunter’s hut, the flatboat,
                  the maize leaf, the claim, the rude fence,
                                                                     and the backwoods village;
See, on the one side the Western Sea, and on the other the Eastern Sea,
                  how they advance and retreat upon my poems,
                                                                        as upon their own shores,
See, pastures and forests in my poems — see, animals, wild and tame —
                  see, beyond the Kaw, countless herds of buffalo,
                                                                     feeding on short curly grass,
See, in my poems, cities, solid, vast, inland, with paved streets,
                 with iron and stone edifices, ceaseless vehicles, and commerce,
See, the many-cylinder’d steam printing-press — see, the electric telegraph,
                                                                 stretching across the continent,
See, through Atlantica’s depths, pulses American Europe reaching,
                                                                pulses of Europe duly return’d…

(«Starting from Paumanok» (1860)[155])

Погляди — пароходы плывут через мои поэмы,
Погляди — иммигранты прибывают и сходят на берег,
Погляди — вон вигвам, вон тропа и охотничья хижина,
                                                                             вон плоскодонка,
                                                   вон кукурузное поле, вон вырубка,
                            вон простая изгородь и деревушка в глухом лесу,
Погляди — по одну сторону моих поэм Западное побережье,
а по другую — Восточное, но, словно на побережьях, в моих поэмах
                                                             приливает и отливает море,
Погляди — вон в моих поэмах пастбища и лесные чащобы,
                          звери дикие и ручные, а там, дальше, за Канзасом,
                                       стада буйволов щиплют траву на равнинах,
Погляди — вон в моих поэмах большие, прочно построенные города,
                      здания в них из железа и камня, мостовые замощены,
                               а сколько в них экипажей, какая идет торговля!
Погляди — вон многоцилиндровые паровые печатные станки
           и электрический телеграф, протянувшийся через континент,
Погляди — пульсы Америки через глубины Атлантики стучат
                                в берега Европы, а она возвращает их вспять…

(«Рожденный на Поманоке» (1860), пер. с англ. Р. Сефа[156])

Во второй половине XIX века сложились неклассические формы политического активизма, выражавшие себя в демонстрациях, уличных акциях, разного рода политических перформансах (например, перекрытии входа в то или иное здание). Левые демократы, суфражистки и участники националистических движений, а потом и сторонники «консервативных революций», ставшие самостоятельной силой в 1920–1930-е годы, воспринимали действительность как «неготовую» и нуждавшуюся в переделке — вспомним обоснование монтажа у Э. Блоха.

Синтез всех указанных мотивов изображения города можно найти в одном из первых отчетливо монтажных фрагментов в немецкой и, вероятно, в целом в западноевропейской литературе — Посвящении к роману Альфреда Дёблина «Три прыжка Ван Луня» (1912–1913). Удивительна, но не случайна перекличка образов Дёблина — «Электричество играет на флейтах рельс…» — и писавшего в то же самое время раннего Маяковского, о котором Дёблин знать не мог, равно как и Маяковский о Дёблине («А вы / ноктюрн сыграть / могли бы / на флейте водосточных труб?» — «А вы могли бы?», 1913[157]).