Машина различий

Фрейзер кивнул. Французские учёные не очень-то щедро раскошеливались за удовольствие побыть в её учёном обществе, а долги миледи быстро съели и это немногое. Скудной выручки из билетной кассы едва ли хватит, чтобы купить билеты до Лондона.

Леди Ада раздвинула занавеси, сморщилась от яркого света и задёрнула их вновь.

– Похоже, мне придётся согласиться на это турне по Америке.

Фрейзер неслышно вздохнул:

– Говорят, этот континент славится многими чудесами природы, миледи.

– Но только какой же мне выбрать вариант? Бостон и Нью-Филадельфия? Или Чарльстон и Ричмонд?

Фрейзер промолчал; названия чужих городов повергали его в уныние.

– Тогда я брошу монетку! – весело решила леди Ада. – У вас есть монета, мистер Фрейзер?

– Нет, миледи, – солгал Фрейзер, роясь в карманах. – Извините.

– Вам что, вообще не платят? – чуть раздражённо осведомилась леди Ада.

– У меня есть моя полицейская пенсия, миледи. Вполне приличная, и платят без задержек. – Если он и покривил душой, то лишь отчасти – платили действительно без задержек…

– Но разве Общество не положило вам пристойного жалования? – искренне расстроилась леди Ада. – Боже, а ведь сколько вы со мной мучаетесь, мистер Фрейзер. Я и понятия не имела.

– Мне отплачивают иным образом, мадам. Я вполне доволен своим вознаграждением.

Он был её паладином. Этого было более чем достаточно.

Леди Ада отошла к своему бюро, поискала что-то среди бумаг. Её пальцы тронули черепаховую ручку дорожного зеркальца.

Неожиданно обернувшись, она окинула Фрейзера чисто женским взглядом. Он непроизвольно поднял руку и коснулся своей бугристой щеки. Седые бакенбарды не скрывали шрамов. Заряд дроби в лицо. Боль иногда ещё давала о себе знать, особенно перед дождём.

Однако леди Ада не заметила этого жеста – или решила не замечать. Она сделала знак, чтобы Фрейзер подошёл поближе, и печально вздохнула.

– Мистер Фрейзер. Друг мой. Скажите мне кое-что, хорошо? Скажите мне правду. Я что, действительно заурядный синий чулок?

– Мадам, – мягко ответил Фрейзер, – вы – la Reine des Ordinateurs.

– Правда? – Королева машин подняла зеркало, заглянула в него.

В зеркале – Город. Лондон.

Год 1991. Десять тысяч башен, вихревой рокот триллионов сцепленных шестерёнок, фрикционное тепло и масляные брызги заполняют воздух предгрозовой мглой. Чёрные, без единого шва, ленты мостовых; несметное множество ручейков, по которым бешено несётся перфорированное кружево информации; призраки истории, выпущенные в этот жаркий сияющий некрополь. Бумажно тонкие лица надуваются, как паруса, изгибаются и скручиваются, катятся по пустынным улицам; человеческие лица – заёмные маски, объективы всепроницающего Ока. Отслужив своё, каждое лицо крошится, хрупкое, как пепел, обращается в сухую пену информации, в биты и в пиксели. Но сходит со сверкающих валов Города новая ткань догадок и проблем, неустанно вертятся стремительные веретена, миллионами стряхивая невидимые петли, а в жаркой бесчеловечной тьме данные плавятся и сливаются, вспененные шестернями в пузырчатую пемзу скелета, опущенную в грезящий воск, чтобы смоделировать плоть, совершенную, как мысль…

Это – не Лондон, но зеркальные площади из чистейшего хрусталя, атомные молнии проспектов, переохлаждённый газ неба, лабиринт, где Око ищет собственный свой взгляд, перескакивая квантовые разрывы причинности, вероятности и случайности. Электрические фантомы вброшены в бытие, исследованы, расчленены, бесконечно итерированы.

В центре этого Города растёт нечто, автокаталитическое древо – почти-живущее, вплетая корни мыслей в жирный перегной собственных сброшенных, как листья, отражений, ветвящееся мириадами молний всё выше и выше, к сокровенному свету прозрения.

Умирая, чтобы родиться.
Свет ярок,
Свет чист;
Око должно наконец узреть себя;
Я должен узреть себя…
Я вижу:
Я вижу,
Я вижу
Я

William Gibson, Bruce Sterling. The Difference Engine. 1990.

Перевод с английского Михаил Алексеевич Пчелинцев