Мартин Борман

Кребс был мужчиной среднего роста, склонным к полноте. Голова его была выбрита, лицо покрыто свежими шрамами, полученными во время авианалета в марте. На нем был черный кожаный плащ, на шее висел орден Железного креста. Но в этот раз последний начальник генерального штаба армии был без своего привычного монокля.

Когда Кребс ушел, Геббельсу и Борману ничего не оставалось делать, как ожидать ответа русских. К рассвету 1 мая у них еще не было вестей ни от Кребса, ни от русских. В 7.40 утра Борман, с вполне понятным нетерпением, передал еще одно зашифрованное послание в Плен: «Гросс-адмиралу Деницу (секретно, лично в руки). Завещание вступило в силу. Приеду к Вам, как только смогу. В ожидании моего приезда, по моему мнению, Вам следует воздержаться от политических заявлений. Борман».

Дениц, естественно, ничего не знал ни о каком завещании. Ему еще не сообщили, что Гитлер мертв. И Борман, в действительности, не собирался приехать к нему «как только сможет», потому что решил дождаться новостей от Кребса.

Новости появились в середине утра, когда полковник фон Дуфвинг возвратился в бункер. Он и Кребс были приняты генерал-полковником Василием Чуйковым, командующим восьмой гвардейской армией, и Кребс все еще продолжал вести с ним переговоры. Кребсу не удалось добиться больших успехов, так как позиция русских была простой и непреклонной: они принимали только немедленную и безоговорочную капитуляцию Берлина и обитателей бункера.

Фон Дуфвинг посмотрел на Геббельса и увидел, что тот спокоен и не проявляет внешних признаков страха. Полковник почувствовал, что Борман, напротив, дрожит и озабочен лишь своей собственной жизнью. Однако ни Геббельс, ни Борман не соглашались сдаваться. Кребса вызвали обратно в бункер. Когда он появился там около полудня, он смог лишь повторить то, о чем уже доложил фон Дуфвинг.

Это послужило сигналом для Геббельса. Он начал готовиться к самоубийству. Борман же занялся составлением плана бегства из бункера. Однако сначала следовало известить Деница о реальном положении дел. Теперь не оставалось ни одной причины, по которой следовало скрывать информацию, и в 14.46, почти через сутки после самоубийства Гитлера, в Плен была послана радиограмма: «Гросс-адмиралу Деницу (секретно, лично в руки). Фюрер скончался вчера в 15.30. В своем завещании от 29 апреля он назначил Вас главой рейха, Геббельса — рейхсканцлером, Бормана — министром партии, Зейсс-Инкварта — министром иностранных дел. Завещание, по приказу фюрера, послано Вам и фельдмаршалу Шернеру, а также еще в одно надежное место вне Берлина. Борман попытается прибыть к Вам сегодня и прояснить сложившуюся ситуацию. Время и форма оглашения текста завещания вооруженным силам и общественности предоставляются на Ваше усмотрение. Подтвердите получение. Геббельс, Борман».

Наконец Дениц узнал о смерти Гитлера и о том, что он может действовать самостоятельно. Дениц также узнал, что Борман попытается приехать к нему, чтобы «прояснить ситуацию». Однако по поводу этого у Деница были свои мысли. Он решил дистанцироваться от наиболее одиозных нацистских вождей. Днем ранее он сообщил Гиммлеру, что он не видит никакого пути, на котором Гиммлер смог бы принести ему какую-либо пользу своей дальнейшей службой. Теперь Дениц приказал арестовать Бормана и Геббельса, если они объявятся в Плене.

«В той серьезной ситуации, в которой мы оказались, я не мог позволить вмешательства кого бы то ни было в мои дела», — вспоминал позднее Дениц.

Борман, по-видимому, стремился попасть в плен. Конечно, он не знал об ожидавшем его там приеме. Никто из тех, кто уцелел в бункере, не мог вспомнить, чтобы Борман упоминал о какой-либо другой цели. Но поскольку Борман доверял только Гитлеру, то даже если бы он и держал в голове какой-то другой план, то он не стал бы предавать его огласке.

Очевидно лишь то, что Борман хотел выбраться из Берлина, и сейчас появилась последняя возможность осуществить задуманное. Миссия Кребса имела лишь один реальный результат — русские получили представление о том, где находился бункер и кто был в нем. Артиллерийский огонь по рейхсканцелярии стал прицельным и неистовым. Русским противостоял только боевой отряд Монке, состоявший из 3000 моряков, пожилых членов фольксштурма, юнцов из гитлерюгенда и эсэсовцев, оставшийся практически без всяких боеприпасов.

Не могло быть и речи о том, чтобы покинуть бункер днем, поэтому Борману пришлось до наступления вечера смириться с артобстрелом русских и с мыслью, что бункер может быть захвачен в любой момент. Формально он еще оставался во главе порядка шестисот солдат, официальных лиц партии, правительственных чиновников и секретарей, которые находились в помещениях бункера. Однако после смерти Гитлера Борман уже не был тем, кому бы безоговорочно подчинялись. Он был лишь одним из тех, кто хотел спастись, большинство из которых, по словам одного из присутствовавших в то время в бункере, «носилось по бункеру взад и вперед как курица, которой отрезали голову».