Марсиане

Ту ночь они снова отмечают с шампанским, и, пока они теряют голову, вечеринка набирает обороты. Мари пытается взобраться по внутренней стене шатра, хватаясь руками за мягкий материал, и многократно падает на пол. Дугал жонглирует ботинками. Артур склоняет всех бороться на руках и выигрывает так быстро, что они решают, что он хитрит, и аннулируют все его победы. Роджер травит правительственные шуточки («Сколько министров нужно, чтобы налить чашку кофе?»), и заводит долгую и подвижную игру в ложечки. Они с Айлин играют в паре и при нырянии за ложечками падают друг на друга. Позднее, когда все сидят вокруг обогревателя и распевают песни, она сидит рядом с ним и прижимаются ногами и плечами. Детские шалости, знакомые и приятные – даже для тех, кто совсем не помнит своего детства.

И когда все ушли той ночью спать в свои уголки по периметру круглого пола шатра, все мысли Роджера заняты Айлин. Он вспоминает, как обтирал ей спину тем утром. Ее игривость этим вечером. Восхождение в бурю. Длинные ночи, проведенные вместе в шатрах. И далекое прошлое возвращается вновь – его дурацкая неконтролируемая память рисует ему образы времен, ушедших так давно, что теперь они не должны ничего значить… но они значат. В конце того похода тоже так было. Она проскользнула в его спальню и запрыгнула к нему! Тогда даже огороженные тонкими панелями они чувствовали себя менее уединенными, чем сейчас – в большом шатре с громким регулятором воздуха, где семь кроватей стоят одна от другой на приличном расстоянии и разделены перегородками – да, пусть прозрачными, но в шатре ведь было темно. Мягкий пол под ним – настолько удобный, что Мари называет его неудобным, – прогибается, когда он, Роджер, шевелится, но не распространяет колебания и не издает звуков. Короче говоря, он мог бы бесшумно прокрасться в ее кровать и лечь к ней так же, как она однажды легла к нему, и об этом бы никто не узнал. Это было бы по-честному, верно? Пусть и спустя почти двести лет. До конца восхождения не так много времени, а удача сопутствует смелым…

Он уже собирается пошевелиться, как вдруг Айлин оказывается подле него, трясет его за руку.

– У меня есть одна идея, – шепчет она ему на ухо.

А потом игриво добавляет:

– Может быть, я тебя и помню.

Они поднимаются еще выше и не видят больше ничего, кроме камней. Ни животных, ни растений, ни насекомых. Ни лишайников, ни снега. Все это осталось внизу, а они – так высоко на конусе вулкана, что становится трудно различить, где уступ сменяется лесами. В двухстах километрах позади и в пятидесяти внизу край уступа был виден лишь благодаря тому, что в том месте заканчивалось широкое снежное поле.

Однажды утром они просыпаются и обнаруживают слой облаков в нескольких километрах ниже по склону – тот словно обволакивает всю планету. Они стоят на краю огромного конического острова, еще больше, чем это море облаков. Облака кажутся белым изборожденным волнами океаном, вулкан – великой ржавой глыбой, небо – низким темно-фиолетовым сводом, и все имеет такой масштаб, что его едва ли возможно постичь. На востоке из моря облаков выпирает три широких пика – будто архипелаг, – три фарсидских вулкана стоящие в ряд, точно принцы перед королем Олимпом. Те вулканы, в пятнадцати тысячах километров от их группы, позволяют им чуть лучше понять необъятность видимого простора…

Камни здесь гладкие, как мрамор, будто равнина состоит из окаменелых мышц. Отдельные валуны и булыжники имеют жутковатый вид, словно на самом деле они – мусор, разбросанный олимпийскими богами. Ганс сильно отстает, увлекаясь их осмотром. Однажды, когда они замечают насыпь, тянущуюся вверх по горе, будто эскер [38] или Римская дорога, Ганс объясняет, что здесь протекала лавовая река, которая была тверже окружающего ее базальта, и после того, как тот выветрился, она осталась здесь. Используя ее как надземную дорогу, они проходят по ней целый день.

Роджер начинает идти чуть быстрее, оставляет остальных с тележкой позади. В костюме и шлеме, на безжизненной поверхности Марса. Его захлестывают воспоминания, дыхание становится затрудненным и неровным. Это мое место, думает он. Этот совершенный ландшафт моей юности. Он еще остался. Его нельзя уничтожить. Он останется навсегда. Он осознает, что почти забыл, не как он выглядит, но каково это – находиться посреди этой нетронутой природы. Эта мысль – точно игла в его возбуждении, что росло с каждым шагом. Стефан и Айлин, которые, как и он, не были запряжены в тележку, догоняют его. Роджер замечает их и хмурит брови.

«Не хочу об этом говорить, – думает он. – Хочу побыть один».

Но Стефан уже рядом, потрясенный всем этим простором, целым миром неба и камней. Роджер не может сдержать улыбку.

А Айлин довольствуется лишь тем, что идет вместе с ним.

На следующий день, однако, когда они шли в упряжи, Стефан, который тащится позади него, признается: