Марсиане

Затем Иришка перевернулась на грудь и упала на склон волны. Вытянула свои перепончатые перчатки вниз перед собой, создав небольшую глиссирующую поверхность. А потом извернулась и выполнила боттом-терн [58], отбросив от себя белый вал воды. Гидрокостюмы теперь были больше похожи на летные костюмы и становились жесткими при давлении на них, – колени Иришки сейчас сомкнулись, позволив ей скользнуть по поверхности воды, касаясь ее лишь двумя руками, голенями и ластами.

Так она скользнула на широкое плечо волны, которое разбивалось слева от нее с размеренной величественностью. Но обычно у нее было достаточно времени, чтобы прорезать склоны, подниматься у гребней и опасно падать вниз перед разломом, где ей, по сути, приходилось снова ловить волну, но теперь с куда большей инерцией. И она могла подняться обратно по склону – к скату, уходящему затем к гладкой поверхности внизу. Туннель, да! На полпути к пляжу, как казалось, находился быстрый участок, где волна становилась тубулярной, и Иришка на несколько секунд исчезла из моего поля зрения, а потом выстрелила из туннеля высоко на плечо, вновь прорезав воду, чтобы остаться в этой же волне.

– Юху! – выкрикнул я и что было силы поплыл к точке разлома.

Как только я туда добрался, Фрея отплыла оттуда и, плюхнувшись в воду, исчезла. Теперь я остался совсем один, и следующая волна выглядела точно так же, как все предыдущие, и даже немного лучше. Я проплыл к самой крутой ее части и увидел, что вовремя достиг ее зоны отрыва, так что повернулся и стал быстро грести к берегу. Волна подхватила меня, и я начал падать лицом вниз, понимая, что поймал ее. После большого поворота на дне я выскочил на плечо волны – масса воды вздымалась слева от меня, тогда как справа я видел устье реки и небо над ним. Я оседлал волну и несся на ней – будто летел с горки на санях.

Это ощущение казалось таким странным, что его даже трудно описать. Когда ты на волне, само время меняется – или, может быть, чувство времени, – если, конечно, это не одно и то же. Мгновение словно раздувается как шар. Вы будто бы замечаете в десять, в сто раз больше деталей, чем в любой другой момент. Но в то же время все словно проносится в один миг. И все это кажется вневременной вечностью, зажатой в рамки считаных секунд. Оседлать волну редко удается дольше чем на несколько секунд, но в конце кажется, что это длилось как минимум минуту.

Как бы то ни было, человек сначала испытывает эти узлы во времени, а потом едва может вспомнить подробности этого пребывания в вечности. Что-то затрудняет процесс воспоминания – может, это просто нельзя описать словами. Все волны сливаются друг с другом, и в конце дня, уже на пляже, снова в обычной реальности, если пытаешься что-то вспомнить, то на ум приходят лишь некоторые особенно острые моменты – моменты, которые остаются в голове навсегда, чтобы вернуться затем в самый неожиданный час в каком-нибудь неведомом сне.

Поэтому я плохо помню отдельные волны того дня, хотя первая из них (как и большинство первых вообще) оставила самое сильное впечатление. На ней я катался долго и бурно, как и на всех, что последовали после. Я плавно пересекал плечо, поднимался и опускался на своей волне, ощущая, как мое тело одновременно находилось в покое и двигалось с сумасшедшей скоростью, изменял свое положение, чтобы оставаться в нужном месте. Я видел, как приближались быстрые участки, и застыл в трубе на некоторое время, а потом понял, что туннель рушится, и выстрелил из его последнего овального выхода, вновь очутившись на плече, так что я, можно сказать, развернулся на триста шестьдесят градусов, чтобы свалиться обратно в волну, и выполнил боттом-терн, чтобы вновь на нее взлететь. Повторяя это снова и снова, почти через две минуты, я добрался до пляжа.

И такими были все волны. Когда они закончились, мы обнаружили, что легче было выскочить на берег, как грунионы [59], прогуляться пешком вдоль прибоя и выйти в нужном месте, чем сначала выйти из воды, а потом вернуться на юг через весь пляж. Так что мы втроем, покатавшись, вернулись вместе, разбивая перед собой брызги, радостно крича и оглядываясь на залитый солнцем день. И вернулись к другой напряженной борьбе, к новым диким взлетам и падениям.