Маршрутка

Автомобильное радио, всегда настроенное на романтическую воровскую песню, продолжало бы бормотать про загубленную молодость, шло бы тепло от неутомимой печки, и душа Максима, не менее подверженная воздействию красоты, чем и всякая другая душа, возрадовалась бы и сказала «спасибо».

Но он сидел с закрытыми глазами, положив не нужные в данный момент руки на столь же ненужный руль, и ничего не видел и страдал.

Девушка Ирина, секретарь-референт с английским языком и знанием (называется, вот ужас-то, «пользователь») компьютера, которую он пригласил к концу долгих праздников на рождественскую вечеринку и за которой, собственно, сейчас направлялся в известный район Строгино, уже, наверное, заждалась и не звонит только из гордости. Да и сама вечеринка, устроенная в складчину обитателями большого офисного здания на Октябрьском Поле, бывшего закрытого института, где Максим арендовал небольшое помещение под контору-склад-магазин и где познакомился с секретарем соседней организации Ириной, должна была скоро начаться… Тут кстати — вернее, совсем некстати — вспомнилась невообразимая цена аренды, назначенная с Нового года, вовсе оборзели (иначе не скажешь) хозяева здания. Ну украли дом, кому ж еще украсть, как не директору с последним секретарем институтского парткома, ну и (идиома) флаг вам в руки. Но что ж людей грабить, блин!.. Очередной «блин» не принес облегчения, а, напротив, почему-то напомнил несимпатичное лицо представителя налоговых органов, приходившего в контору неделю назад с неясными, но серьезными претензиями. Чего и сколько именно недоплачено не то за поза-, не то за позапозапрошлый год, осталось непонятным, но одно сделалось очевидным: представитель будет приходить еще и еще, пока Максим сам не догадается, сколько именно ему надо. Меньше не возьмет, а больше было бы обидно, да и несолидно… Зацепившись за мысленное слово «несолидно», размышления принялись кружиться на месте и никак не двигались дальше. Несолидно так опаздывать, несолидно, несолидно…

Вероятно, от огорчения или просто в тепле и безделье Максим задремал.

А проснулся от тихого стука слева.

Еще не открыв глаза, он испугался, ожидая увидеть впереди удалившиеся за Тверскую машины и услышать сзади бешеные гудки запертой им колонны. Но за время его недолгого отсутствия в мире ничего не изменилось, пробка не сдвинулась даже на сантиметр. Убедившись в этом, одновременно и огорчившись, и успокоившись, он глянул в боковое окно.

В человеческом существе, из белесой мглы протягивавшем руку к тонированному стеклу, Максим, опытный участник городского движения, сразу распознал постоянного обитателя оживленных перекрестков, нищего подростка, — и расстроился.

Дело в том, что от природы герой нашего рассказа добр и даже сентиментален. Свои неприятности его только напрягают (заботят) и даже злят, но вид чужого несчастья достает (выражаясь по-старому, глубоко удручает). Он мысленно ставит себя на место безногого в камуфляже, пока тот медленно едет на кресле с велосипедными колесами вдоль накапливающихся перед светофором автомобилей. Он представляет, как голодна темнолицая девочка с грязной картонкой, на которой неграмотными, но выразительными словами написана история освободившегося Таджикистана. Да и модно одетой молодой женщине с чужим ребенком на руках, собирающей деньги в пакет из дорогого супермаркета, он сочувствует, поскольку понимает, что от хорошей жизни так ходить не станешь, а ребенок, хоть и чужой, вообще ни в чем не виноват. Мы с вами, признайтесь, мимо всего этого проходим и проезжаем, придавив эмоции и глядя в другую сторону. А Максим начинает думать о несправедливости, жестокости и беспросветности жизни, обязательно кого-то, иногда даже вслух, обзывает суками и подает десятку.

Вообще-то, скажем честно, он уже года четыре, как ходит иногда в церковь. Церковь эта, красивый новенький сруб, поставлена недалеко от его съемного (именно съемного! ну говорят теперь так, что поделаешь, и впредь мы не будем комментировать вторжение в текст современности, от которой, увы, не убережешься) жилья в Свиблове. И вот кое-чему научился он там, в храме, у суровых старушек в растянутых вязаных кофтах и цветастых платках, у симпатичных, хотя многие в очках, девушек в длинных юбках и тоже в платочках, у мелких детишек, крестящихся ловчее, чем он…

Но, если опять же честно, он и раньше подавал. Даже неудобно бывало, когда не один шел или ехал. Многие знакомые удивлялись и прямо смеялись, как над полным лохом, которого разводит эта мафия, как хочет. И девушка Ирина, как это ни огорчительно, не одобряла его глупую доброту — все равно пропьют.

А он ничего не мог с собой поделать и подавал.

И в этот раз Максим нажал на кнопку, чтобы дать просящему.

Стекло поехало вниз, в салон ринулась холодная сырость, влетел с десяток растрепанных снежных хлопьев, ворвался злобный рык молотящих вхолостую моторов, донеслось с площади буханье популярной музыки, проникла гарь, особенно невыносимая в такую погоду…

И попрошайка стал виден отчетливо.