Маршал Конев

Маршал был, конечно, далёк от мысли даже в малейшей степени отождествлять Сталина с Гитлером. Это разные величины, хотя бы потому, что исповедуют диаметрально противоположные идеологии — коммунизм и фашизм. Любое историческое событие, а тем более личности могут разными людьми оцениваться по-разному. Например, генералиссимус Суворов для нас великий полководец, гуманист и любимец солдат, для поляков — он каратель. И то и другое суждение можно понять, но ни нам, русским, ни полякам не следует в угоду своим суждениям перелицовывать исторические факты. А вот что касается абстрактного анализа Сенеки, то из него и Сталину можно было бы кое-что извлечь, а именно — побольше и почаще прислушиваться к мнению настоящих специалистов, владеющих и такой сложнейшей наукой, как умение побеждать малыми силами. Конев считал, что в первый период войны Сталин мало прислушивался к их мнению, и потому страна понесла большие, невосполнимые потери. Потом, хотя и очень поздно, он понял, что надо прислушиваться не только к мнению Жукова и Василевского, но и к командующим фронтами и армиями.

…Время тянулось очень медленно: самолёт будто завис в воздухе и не двигался. Конев, не умевший сидеть без дела, снова мысленно вернулся к тем далёким событиям, которые были связаны с деятельностью Сталина. Иван Степанович вдруг вспомнил письмо Ленина XIII съезду партии. Как участник этого съезда, он знал совет Ленина[7] о том, чтобы обдумать способ перемещения Сталина с поста Генсека партии и назначить на его место такого члена ЦК, Который во всех других отношениях отличался бы от Сталина только одним — был бы менее груб и капризен, более терпим и лоялен…

Маршал машинально взглянул на сидящего рядом Крайнюкова. Тот, к счастью, спал или делал вид, что спит, давая возможность командующему без помех и критических замечаний с его стороны оценить всё происшедшее вчера и сегодня в Кремле. Но и без Крайнюкова Конев понял: даже в мыслях он зашёл слишком далеко. Да, конечно, хватит об этом. Единственно, что ему не давало покоя, — неправильная оценка Сталиным, будто командующий фронтом настойчиво отстаивал два удара из-за упрямства. Нет и нет. Не упрямство владело им, а убеждённость в своей правоте. Ему был вверен фронт, насчитывающий более миллиона человеческих жизней, и он отвечал перед Ставкой, народом и своей совестью не только за выполнение плана предстоящей операции, но и за жизни людей, которых пошлёт в бой. «Я ставил вопрос открыто и прямо, — рассуждал Иван Степанович, — и не мог, не имел права утаивать свои мысли, приспосабливаться к мнению кого бы то ни было, в том числе и к мнению Верховного Главнокомандующего». Но сейчас, когда план утверждён, задача командующего фронтом состоит в том, чтобы все силы отдать его реализации. Не зря же, прощаясь, Сталин ещё раз напомнил: «Под вашу личную ответственность…» Что это — угроза или снятие с себя всякой ответственности? Надо ли это понимать так, что если операция провалится, то командующему фронтом не сносить головы? Да, это так и надо понимать, даже если бы Сталин не произнёс этих слов. Думая об этом, Конев ещё раз невольно вспомнил о судьбе командующего Западным фронтом генерала Павлова, после которого фронтом несколько дней командовал маршал Тимошенко. И вот назначили его. Момент был донельзя опасный. Враг рвался к Москве. Критично оценивая свою прошлую деятельность на основе сегодняшнего опыта, Конев понимал, что допустил немало просчётов. Он был молод, энергичен, обладал определённым опытом и военными знаниями, не уходил от ответственности, а энергично взялся за наведение порядка в войсках фронта, старался разгадать замысел противника. Однако инициатива ведения боев находилась тогда в руках врага, который вскоре нанёс таранной силы удар. Не только Западный, но и соседние фронты затрещали по швам. Большая часть войск фронта попала в окружение, и Конев ничем не мог им помочь: никаких резервов у него не оставалось. Конечно, кое-кто вышел с боями из окружения, но это были мелкие подразделения. Вот тогда-то маршал сам чуть не разделил участь Павлова…