Маршал Конев

Заместитель командира бригады по политчасти подполковник Курилов и автоматчики подбежали к месту, где стоял Головачёв, но он был мёртв.

Солдаты подняли тело своего комбрига и вывезли его в населённый пункт Биркенбрюк.

Это была единственная потеря корпуса в ту ночь.

На другой день однополчане прощались с командиром. На траурном митинге выступили командарм гвардии генерал-полковник Рыбалко, начальник политотдела корпуса гвардии генерал-майор Новиков, гвардии генерал-майор Иванов, поэт Безымянский, боевые друзья комбрига — командиры танковых бригад Слюсаренко, Архипов, Драгунский, Чугунков.

Воины бригады поклялись отомстить врагу за смерть любимого командира. После митинга генерал Рыбалко подошёл к ним.

— Понимаю, что вам тяжело. Но надо держаться.

— Скорее на передовую, в бой, — заговорили солдаты. — Враг узнает, что такое головачевцы!..

— Вот это правильно, — сказал Рыбалко.

11

Ещё в первые, наиболее тяжкие месяцы Великой Отечественной войны, командуя сначала 19-й армией, а с октября войсками Калининского, потом Западного фронта, Иван Степанович Конев твердо верил и убеждал других в том, что наши неудачи — временные, что мы обязательно разобьём немецко-фашистских захватчиков, не пустим их в Москву, а сами войдём в Берлин. Такое уже бывало, будет и на этот раз…

И вот наступила весна победного сорок пятого года. Официально на уровне Ставки Верховного Главнокомандования вопрос о заключительной Берлинской операции решался в самом начале апреля. Тогда в Москву были вызваны командующий 1-м Белорусским фронтом Г. К. Жуков и он, командующий 1-м Украинским фронтом. В кабинете Сталина, кроме хозяина, присутствовали начальник Генштаба генерал Антонов и его заместитель — начальник главного оперативного управления генерал Штеменко. Иван Степанович сразу обратил внимание на отсутствие командующего 2-м Белорусским фронтом маршала Рокоссовского, который, как он считал, имеет прямое отношение к данной встрече, но спрашивать об этом никого не стал. Мгновенно лишь, как это часто случалось в критические минуты на фронте, вспомнил он свой недавний разговор с Рокоссовским, командовавшим тогда войсками 1-го Белорусского фронта, то есть соседнего с 1-м Украинским. Константин Константинович на вопрос Конева: «Как живёшь, сосед?» — с грустью ответил:

— Плохо живу, сосед.

— Это почему же? — настороженно переспросил Конев. — Положение у тебя вроде прочное: занял три огромных плацдарма на Висле, опоясав свою родную Варшаву с севера и юга, и вот-вот освободишь её…

— Да, это так. На севере — Пултусский, а на юге — Магнушевский и Пулавский плацдармы давали возможность выполнить мою заветную мечту.

— Почему ты говоришь «давали», как бы в прошлом, а не в настоящем времени? Не понимаю тебя!

— Я и сам не сразу понял, вернее, не хотел понять и смириться…

— Объясни же скорее: в чём дело, не темни. Мы же друзья, соседи.

— А тут и темнить нечего: теперь мы не соседи…

— Почему? Что случилось? Да говори же!

— Вчера поздно вечером позвонил Верховный и без всяких объяснений сообщил, что я назначаюсь командующим войсками Второго Белорусского… Это было так неожиданно, что я не удержался и спросил: «За что такая немилость? Почему меня с главного направления переводят на второстепенный участок? В чём я провинился?» Выпалил всё это, что называется, сгоряча, залпом и, конечно, пожалел. Но было уже поздно. Верховный умолк. Можешь представить моё состояние: он молчит, и я молчу, ни о чём больше не спрашиваю, но трубку держу в руке… Уж не знаю, сколько прошло времени, вдруг слышу: «На Первый Белорусский фронт назначен товарищ Жуков. Как вы смотрите на эту кандидатуру?»

— Кандидатура вполне достойная, — придя в себя, ответил я.

Затем Сталин сообщил, что на 2-й Белорусский возлагается очень ответственная задача: фронт будет усилен дополнительными соединениями и средствами.

«Если не продвинетесь вы и Конев, — добавил Сталин, имея в виду, конечно, Берлин, — то никуда не продвинется и Жуков…»

— Вот так, дорогой мой, глубокоуважаемый бывший сосед! Выходит, что наши задачи остаются прежними…

Весь этот диалог так мгновенно пронёсся в мозгу Конева, что он не успел, да и времени не было спросить: «Почему нет Рокоссовского?» Сталин будто предвидел это и, усадив его и Жукова за большой, давно знакомый овальный стол, без промедления спросил: известно ли им, командующим фронтами, как складывается обстановка?

Конев с Жуковым ответили, что по тем данным, которыми они располагают у себя на фронтах, обстановка им известна. Сталин повернулся к Штеменко и сказал: