Марш обреченных

– Вот как, а где?

– В контрразведке, – я достаю из кармана удостоверение. Одно из многих, заранее заготовленных на мое имя.

– Понятно. – Артем заметно мрачнеет. – И чем обязан?

– В общем-то, тем же, что послужило причиной твоего вызова в Москву. Не кривись. Я знаю, что тебе тошно об этом вспоминать. Но мне нужна твоя помощь.

– Помощь? В чем? – тон Худороцкого остается отчужденным. Атмосфера офицерской солидарности, царившая в наших отношениях после обеда в клубе Министерства Обороны, разрушилась напрочь. Теперь он сух и сдержан.

– Артем, я тебя прошу, не становись в стойку борзого барана. Это не твое дело. Твое сегодня закрыто. Держи, вот оно, – папка с документами ложится перед ним на тумбочку. – А это – официальное уведомление о том, что Главная Военная Прокуратура ни к тебе, ни к майору Васильченко Алексею Юрьевичу никаких претензий не имеет.

– Чародей! – усмехается Артем, удивленно-выжидательно глядя на меня. – И что же тогда тебя интересует, великий и ужасный?

– Артем, это серьезно. Это очень серьезно. Дело, которое мы сейчас ведем, официально не существует.

– То есть? – перебивает меня полковник Худороцкий.

– Указанием с самих верхов оно закрыто раз и навсегда. Мы ещё сами многого не знаем, но даже того, что нам известно, хватит на смертный приговор выше крыши.

– Для кого приговор-то: для вас или для них?

– По закону – для них, по жизни – для нас. Потому, пойми меня правильно, я очень рискую, говоря с тобой об этом.

Это было правдой. Стоило в комнате оказаться «клопу», и сегодня вечером Натали рисковала остаться вдовой. Правда, постоянно действующие приборы мой карманный детектор фиксировал, но я прекрасно отдавал себе отчет, что такие штучки представляли позавчерашний день подслушивающей техники.

– В общем, дело ведется неофициально. Если хочешь, можешь отказаться.

Полковник отходит к окну, насвистывая мотив, в котором я не без труда узнаю: «Так громче, музыка, играй победу…» Я смотрю ему в спину, стараясь ничем не выдать свое волнение. Насколько я имел дело с подобными людьми, если сейчас, вот так вот, с ходу, в лоб, он не согласится, все – туши свет, бросай гранату. Прощайся и уходи. Результата не будет.

«Так за царя, за Родину, за веру

Мы грянем громкое: Ура, ура, ура», – свистит он. И наконец:

– Понятно. – Лицо Артема расплылось в широкой улыбке. – Что я вам скажу, ребята, – вы смертники. Но мне, черт возьми, это нравиться! Я с вами. Держи пять!

Крепкое рукопожатие. Спасибо, полковник, ты сам не знаешь, как ты меня обрадовал. Если бы, осознав, что после того, как ты дашь свое согласие работать с нами, жизнь твоя не будет стоить гроша ломаного, послал меня со всеми моими делами к ядрене фене, то был бы несомненно прав. Как человек. Но как офицер ты бы навсегда погиб сегодня для меня. Живо, живо ещё российское офицерство и неистребим его дух, как бы не предавали и продавали своих защитников те, кто дорвался до заветного прилавка. Виват вам, господа офицеры! Кто же, если не мы?

– Спасибо, Артем. Честно говоря, я надеялся, что так и будет. Но должен тебя предупредить. Дело действительно опасное. Уже погибли трое. Бывший генерал КГБ, подполковник контрразведки и полковник-танкист.

– Танкист?

– Да. Полковник Садык Мухамедшин. Может слышал? Афган, Герамания, Узекистан.

– Нет не доводилось, – мотает головой Худороцкий. – А насчет опасности – это ты пойди кому-нибудь другому расскажи. Не забывай, откуда я приехал.

– Прости, я не хотел тебя обидеть. Но обязан предупредить, чтобы ты понимал, если не дай Бог кого-то из нас, тебя, меня, моих товарищей возьмут за жабры, может оказаться, что помощи ждать будет неоткуда.

– Ясно. Понял. Но слово офицерское у меня одно. Давай целеуказания.

– Артем, мне нужна исчерпывающая информация о боевой технике, с которой твоя бригада входила в Чечню. Еще лучше, все то же по всей грозненской группировке. Но это по возможности.

Полковник Худороцкий согласно кивает.

– Саша, если не секрет, зачем?

– Какой уж тут секрет? Ты и сам ответ знаешь. Не веришь? Тогда ответь мне, пожалуйста, какого года выпуска у тебя были танки?

– Как тебе сказать? – на минуту задумывается мой собеседник. – В среднем, начало семидесятых. Старые, не то слово! По два-три капремонта на машину. Такое впечатление, что их сняли с консервации, покрасили и кинули в бой.

– Покрасили? – переспрашиваю я.

Это весьма ценный штрих. Если взять за основу версию о танках, вывезенных из Германии, то перекраска боевого металлолома должна обязательно входить в комплекс подготовительных мер перед окончательной утилизацией в пекле грозненских улиц.

– Ну да! Мать их. С виду – новые. Муха не трахалась, а залезешь – дерьмо. До города доехать и сдохнуть. Даже без активной брони. Жги, не хочу. Понятное дело, их и жгли.

– Послушай, у тебя хоть один из этих динозавров дожил до сегодняшнего дня?