Марш экклезиастов

— Велик Аллах! — резонно заметил Отец Учащегося. — Вчера мы были жалкими нищими, а нынче подобны двум кувейтским эмирам, выехавшим пострелять джейранов. И заметь, я даже не взял с тебя джизью — налог на иноверцев! Жаль только, что нельзя было засыпать песком весь дом, а рядом нагромоздить ещё две кучи — так было бы лучше! Очень жаль! Вот это был бы фияль! Мы бы так и остались там жить, а хвастливый Абу Факас — смиренно нам служить!

— Господь велик! — откликнулся монах из Абруццо. — Если, конечно, вовремя остановиться. Я был глубоко прав, проиграв нашему хозяину всю мебель, всю утварь, всех слуг и часть денег. Как ни святы законы игры в вашем басурманском мире, а живыми нас он бы не выпустил. Теперь же бедняга пребывает в искренней радости от того, что его не пустили совсем по миру. Нам стоило бы какое-то время поработать в паре…

Брат Маркольфо надел поверх роскошной белоснежной галябии своё рубище — как ни протестовал Сулейман Аль-Кордуби. Зато поэт вырядился безукоризненно, отобрав из сундуков Абу Факаса самое лучшее.

— Но, садык, — возразил Абу Талиб, — как же я стану работать в паре с тобой, когда никак не могу в тебе разобраться? Кафирских монахов я повидал — ни один столь искусно в фияль не играл. И я чуть было не окосел, видя, как ловко ты на верблюда сел.

— Под моими обильными телесами, — важно сказал бенедиктинец, — скрывается стройный, изящный и прекрасный принц. Такое у нас бывает сплошь и рядом. И мне ещё повезло, что колдунья не превратила меня в лягушонка. В любом римском болоте полным-полно таких принцев.

— Я понял, — сказал поэт. — Значит, мы оба дети Сасана.

— Увы, — вздохнул монах. — Имени моего батюшки я вовсе не знаю. Какого такого Сасана прочишь ты мне в отцы?

— Ха! Не знаешь! — воскликнул Абу Талиб. — Сасан являлся величайшим и благороднейшим из владык земных. Царь Сулейман не достоин был бы служить у него даже золотарём. А потомство Сасана было обманом изгнано из царства и лишено наследства. С тех пор мы и скитаемся по земле, добывая себе скудное пропитание, испрашивая добровольное даяние… О нас даже касыда сложена:

Мы дети Сасана. От Саны и до Хорасана —
Гуляют повсюду печальные дети Сасана.

Судьбина нас гонит по свету сквозь все границы,
Опухли от слёз наши лица, ввалились глазницы.

Мы жаркое лето проводим на горных вершинах,
А лютую зиму живём в плодородных долинах.

От Балха до Синда, от Рея до Табаристана,
От Фарса до Коньи, от Чага до Хамадана,

От волн Абескуна до Горного Бадахшана,
От Маверранахра, где древняя спит Согдиана,

До синих степей Таласа, до идолов Бамиана,
От ледников Кашгара и до песков Хотана,

От пристаней Халеба до выжженного Кермана,
От ласковой Ферганы до мелочного Джурджана,

От острова Киш до златоносного Зеравшана,
От славного Рея до цветущего Так-и-Бустана

Бредут и бредут неуклонно и неустанно
Весёлые, гордые, вольные дети Сасана!

Но от снегов Булгара и до пустынь Магриба
Дети Сасана странствуют вовсе не за спасибо.

Стонут тихонько купцы под нашей ласковой дланью:
В мире любую кубышку мы облагаем данью.

Коль мы лишились когда-то родимой своей страны —
Все нам должны на свете, только мы никому не должны…

Да, мы принимаем чужие даянья — но гордо.
В избранье своём мы уверены свято и твёрдо.

По финику с каждой лавки, по фильсу с динара,
Сбирают дети Сасана — цари базара.

Пускай у купцов почернеют от жадности лица —
Дешевле от нас откупиться, чем враз разориться…

Выслушав жалостную касыду до конца, монах из Абруццо опустил голову на воротник размышления и молвил: