Мародер

Ахмет попытался переключить внимание на Немца, но оказалось, что от него сигнал идет трудно, как через вату. Удивился — было такое чувство, что если захотелось почетче разглядеть что-либо, вот, Немца, к примеру, то для этого почему-то надо направить в его сторону чуть приоткрытый рот, словно ренген находится на языке, или информация просто втягивается с воздухом.

Все страньше и страньше. Едет крыша, или не едет? — меланхолично подумал о себе Ахмет, холодно и безразлично, словно речь о чужом человеке. — Да насрать. Я уже и так лишка живу, по идее, давно уже должен вторую катьку поднять. Чисто математически. Какая разница, как я эту лишку проживу, один хрен не затянется это.

Развлекаясь таким макаром, Ахмет не заметил даже, как дошли до первой точки маршрута. Спохватился, когда перестал слышать звук шагов — конвоиры остановились на углах торжковой площадки, поделили сектора и принялись укладывать картинку, слегка водя стволами вслед за взглядом. Обернулся, махнул, типа все правильно, стойте.

Главное место, говоришь. Ладно…

Ахмет переложил поудобнее зиловский обод, отряхнул, присел. Стараясь не цепляться взглядом за детали, расслабленно обвел глазами панораму. Старое здание ресторана было построено в конце основательных пятидесятых и после памятной бомбежки устояло. Лишилось крыши, но только до второго этажа, толстые кирпичные стены вынесли близкие термобарические удары. В едва брезжущем рассветном сумраке уцелевшие первые этажи окрестных домов, амфитеатром окружавших ресторан, казались бесформенными кучами. В подвалах нащупывались редкие кучки людей. Ничего опасного. Спят, даже дети среди них.

Псиной в округе не пахнет, здесь сравнительно густо сидят одиночки и малые группы, псов ловят да жрут — а псы тоже не дураки, и сюда только охотиться ходят. Вон, пятак на торжке, осклизлый от крови, — псину рубят. А вот в этом углу дровами банчат, щепой все усыпано. Крупную подвыбрали, один мусор остался. Вытащил из кармана спичечный коробок с тремя маленькими ромбиками из кровельной жести, вытряхнул их на ладонь. На одном из них сохранились остатки сурика.

Да уж. Артефакты, ептыть, смотри-ка. Ну и че, где тут это самое место, хотел бы я знать.

Оставил тот, что в краске, остальные вернул на место. Попытался предугадать, где оно окажется и что же на нем будет лежать, то, что надо унести, а взамен оставить этот невзрачный жестяной обрезок.

Ладно, все. Хорош придуряться, еще две точки. — Расслабиться и опустеть никак не удавалось — А, вон че. Я ж ссать хочу. Та-ак, минутку.

Ахмет расстегнул штаны и принялся поливать кучу мусора, стараясь так попасть на пластиковую крышку от колы, чтоб она перевернулась. Перевернулась.

Тут же что-то вцепилось в правый глаз — теребя, раздражая, требуя внимания. Догадавшись, что все получилось, Ахмет не поднимая глаз, неторопливо застегнул штаны и повернулся навстречу сигналу, специально растягивая момент, чтоб поточнее запомнить все нюансы ощущений. Приподнял глаза — да, точно.

Картинка потеряла глубину, перспективу, но ожила, задвигалась, тут и там появились мелочи, вдруг исполнившиеся смысла. Мазанув взглядом засыпанный щепой пятак, Ахмет явственно ощутил мощное желание оценить, о чем же говорит этот узор, ставший даже не гипертекстом, а чем-то гораздо большим. Некоторые щепочки явственно указывали на события, давние и не очень, словно предлагая: «Ну че, распаковать?», каждая щепочка была о чем-то, словно над ней невидимо сияла реклама с краткой аннотацией.

Большинство приветливо улыбалось, приглашая снова вытащить упруго бьющуюся рыбу в восемьдесят шестом, выйти из самолета в Адлере на второе лето после олимпиады, погладить старого друга — кота, умершего в две тыщи четвертом, зато некоторые угрожающе нацеливали на Ахмета свои волокна, типа не трожь, иди куда шел — эти были о том, чего еще нет, или о плохом; были и те, от которых ощутимо тащило чем-то мерзким и ледяным — их он старался обойти подальше, с содроганьем представляя, что же будет, если провалиться вслед за такими.

Ой, бля, че это я?! Сука, зацепился все же, баран бестолковый! — ругнул себя Ахмет, заметив, наконец, что долгонько уже таращится на иероглифы из мерзлой грязи и опилок, и подошел к цели своего похода. «Главное» место ничем не отличалось от любого другого.