Маркиз де Карабас. Женитьба Корбаля.

– Я сохраню их в душе как величайшее сокровище. Но ваше предупреждение пришло слишком поздно. Я уже все решил. Экипаж у дверей. Я должен следовать своей судьбе.

– Мне не к лицу быть навязчивой, – серьезно проговорила мадемуазель де Шеньер. – Скажу одно: если вы уедете, я больше никогда вас не увижу.

Кантэн вплотную подошел к ней. Он наклонил голову и, приглушив голос до шепота, сказал:

– Вам это небезразлично, Жермена?

Она отпрянула, словно в испуге, но, мгновенно совладав с собой, проговорила с поразительным достоинством:

– Когда какой-нибудь член моей семьи подвергается опасности, мне это, естественно, небезразлично.

– И все? – с заметным разочарованием спросил Кантэн, но, тоже совладав с собой, продолжил: – Конечно, конечно… Но позвольте разубедить вас. Я хорошо вооружен на случай опасности, о которой вы говорите. Я отправляюсь во Францию с охранным свидетельством, выданным Комитетом общественной безопасности.

– Как вам удалось получить его?

Вместо облегчения в голосе мадемуазель де Шеньер послышалось легкое удивление.

Кантэн рассмеялся.

– Среди моих добрых друзей есть люди разной политической окраски.

– Понимаю. И вы обратились за поддержкой и защитой к своим друзьям-республиканцам. – Она снова приняла насмешливый тон. – В таком случае, я, конечно же, впустую потратила свое и ваше время. Прошу извинения за назойливость. Прощайте, господин кузен, и доброго вам пути.

Она сделала нарочито низкий реверанс и, взмахнув юбками, подошла к двери. Кантэн бросился за ней.

– В чем дело, Жермена? Чем я оскорбил вас на сей раз?

– Оскорбили? Как вам могло прийти это в голову? Вы вольны выбирать себе друзей, сударь. Уверена, что они не обманут ваших надежд.

Кантэн понял, что больно задел ее, воспитанную в роялистских убеждениях, отличавшихся такой непримиримостью, что даже конституционному монархисту человек, разделявший их, мог подать руку лишь в минуту крайней необходимости. Пользоваться благосклонностью республиканцев было для этих «чистых» величайшим оскорблением.

– Вы слишком строго меня судите, – пожаловался Кантэн.

– Вас, сударь? Я? – Мадемуазель де Шеньер вскинула брови. – У меня нет ни права, ни желания судить вас. Еще раз прощайте.

То был приказ более не задерживать ее. Несколько расстроенный Кантэн покорился, и хотя душа его болела, пока он провожал свою гостью вниз по лестнице и помогал ей сесть в экипаж, губы его изображали холодную официальную улыбку – под стать той, что застыла на устах мадемуазель де Шеньер.

Глава VIII ПРЕДЪЯВЛЕНИЕ ПРАВ

Переезд через узкий пролив между Англией и Францией во все времена казался путешествием из одного мира в другой – так различались природа, нравы, язык, обычаи, одежда, архитектура, пища и прочие стороны жизни страны прибытия и страны отбытия. Но в 1794 году – или во II году Единой и Неделимой Республики – следы бурного политического водоворота, пронесшегося над Францией, еще более усугубляли это различие.

На обычном пакетботе[65]Кантэн переправился из Саутгемптона на остров Джерси[66], откуда французское рыболовное судно доставило его в Сен-Мало[67], переименованные в Пер-Мало, поскольку небесную иерархию новый календарь Свободы изгнал из употребления столь же сурово, как и земную.

Когда Пер-Мало остался позади, вокруг открылась картина запустения и нищеты. По обеим сторонам большой Реннской дороги, по которой катила почтовая карета, перед глазами Кантэна проплывали запущенные парки, заросшие сорняками сады, брошенные замки – унылые свидетели того, как цвела эта земля под властью блистательного класса, о своей принадлежности к которому он недавно узнал. Еще более грустное впечатление производили мелькавшие то здесь, то там почерневшие руины некогда величественных особняков. По странной иронии судьбы Бретань, ныне считавшаяся одним из последних оплотов верности трону и алтарю, была одной из первых провинций Франции, которые особенно яростно восстали против старого порядка. Именно здесь, где пропасть между дворянами и простолюдинами была особенно глубокой и феодальное право особенно жестоко угнетало народ, блеснули первые вспышки революционной грозы. И здесь же дали суровый отпор, когда новый порядок попытался лишить бретонцев свободы вероисповедания, изгнал местных священников, заменил их чуждыми простым христианам отступниками-конституционалистами и объявил принудительный набор рекрутов.

Это послужило последним оскорблением для крестьян запада страны, которых даже голод не заставил отказаться от призрачной веры в покой и изобилие, столь щедро обещанных рачителями Свободы, Равенства и Братства[68]. Они были готовы предоставить рекрутов по требованию Республики, но не для того, чтобы тех посылали на бойню неведомых сражений, а для защиты единственной свободы, которую оставил им Век Разума – свободы сохранить жизнь и спасти веру.

В годину бедствий они вновь обратились к своим Богом данным властителям, против которых они недавно восставали и которых осталось так немного.