Маркиз де Карабас. Женитьба Корбаля.

Не вдаваясь в подробности, Кантэн рассказал баронету, что унаследовал имение во Франции и что для вступления в права владения ему необходимо поехать в Анжер. Однако, поскольку Англия находится в состоянии войны с Францией, возникают затруднения с получением паспорта. (Кантэн знал, что члены Общества Друзей Человека часто совершают путешествия через Ла-Манш и обратно.)

Баронет все понял и заявил, что рад оказать ему такую услугу. Затруднения с паспортом легко уладить, поскольку Пруссия недавно вышла из Коалиции[60] и заключила с Францией сепаратный мир. Господин де Морле отправится в путь с прусским паспортом, который легко получить в прусском посольстве. Однако для большей безопасности в самой Франции, где – по выразительному замечанию сэра Джорджа – официальные лица могут проявить излишнее и обременительное для господина де Морле усердие, желательно обзавестись охранным свидетельством от Комитета общественной безопасности. Впрочем, сэр Джордж был готов позаботиться и об этом.

По странной случайности сэр Джордж приступил к делу двадцать седьмого июля, или, по Календарю Свободы, девятого термидора[61], то есть в день внезапного падения Робеспьера.

Эта новость достигла Лондона несколькими днями позже, а следом за ней из Франции стали поступать сообщения о прекращении Террора[62], недавно бушевавшего в стране. Кантэну казалось, что неожиданный поворот событий значительно упрощает дело, на которое он решился. Но так казалось не только Кантэну, ибо едва об этом узнали в Лондоне, к нему явился Сен-Жиль.

Излучая самые родственные чувства, он объяснил, что его отбытие в Голландию постоянно задерживается, каковое обстоятельство и дает ему счастливую возможность принести кузену свои поздравления.

– После устранения этого чудовища Робеспьера ваши сомнения должны рассеяться. Теперь ничто не мешает вам заявить свои права на наследство.

– Именно над этим я и размышляю, – сказал Кантэн и увидел, что глаза его кузена загорелись от удовольствия.

– Решайтесь, дорогой кузен. Не теряйте времени. Хотя действие закона о подозреваемых приостановлено и Террор миновал, промедление все еще чревато опасностью. Поспешите во Францию, ставка слишком велика. Время, предусмотренное законом для вашего возвращения, на исходе.

– Я тронут вашей заботой о моих интересах, – холодно заметил Кантэн.

– Меня заботят не только ваши интересы, но и интересы дома Шавере, которые, разумеется, после вас, кузен, касаются и меня.

Чтобы избавиться от нежданного гостя, Кантэн сообщил ему, что уже занят приготовлениями к путешествию во Францию.

– Вы меня успокоили, – признался Сен-Жиль. – Я рад, что накануне отъезда в Голландию, куда призывает меня долг перед королем, покидаю вас с уверенностью, что вы не намерены пренебрегать своим долгом перед нашей семьей. Прощайте, дорогой кузен, и всего вам лучшего.

Шевалье удалился, оставив своего дорогого кузена улыбаться при воспоминании о его нахальстве и при мысли о том, что Сен-Жиль был бы куда менее доволен, знай он про охранное свидетельство, на которое Кантэн возлагал большие надежды.

Однако получение охранного свидетельства задерживалось, поскольку агенты якобинцев в Лондоне не были полностью уверены в последствиях термидорианского переворота, и переносить промедление становилось тем труднее, чем меньше времени оставалось до истечения установленного срока, после чего Кантэн неизбежно попадал в списки эмигрантов. В данном отношении прекращение Террора не принесло никаких изменений в закон.

Наконец к середине августа благодаря усилиям сэра Джорджа Кантэн все-таки обзавелся прусским паспортом и охранным свидетельством Комитета общественной безопасности, в котором приводилось описание его личности и указание цели, с коей он прибывает во Францию. Под охранным свидетельством стояли подписи Барра, Тальена и Карно[63]. Кроме того, через мистера Шарпа он вооружился соответствующим образом оформленными копиями всех документов, необходимых для подтверждения его рождения и прав.

Академию он оставил заботам О’Келли с правом в случае необходимости нанять еще одного помощника и вести дела по своему усмотрению.

– А зачем вам вообще понадобилось уезжать? – поинтересовался О’Келли, который был осведомлен не обо всех деталях вопроса о наследстве. – При том, как нынче обстоят дела во Франции, и учитывая, что вы оставляете здесь, неужели вы рассчитываете получить нечто такое, что оправдывало бы риск, на который вы идете?

Весть о близком отъезде господина де Морле мгновенно облетела всю эмигрантскую колонию, и разумеется не один О’Келли задавал ему подобный вопрос. Но лишь к одному человеку, задавшему его, он отнесся с полной серьезностью.

В утро отъезда, когда груженный поклажей экипаж, которому предстояло доставить господина де Морле в Саутгемптон[64], стоял у дверей, Барлоу доложил, что его желает видеть мадемуазель де Шеньер.

Кантэн только что позавтракал и в отделанной белыми панелями столовой давал последние указания О’Келли и Рамелю. Он отпустил их, чувствуя, что сердце его вдруг сильно забилось.