Марка страны Гонделупы

Во-первых, писать приходилось чернилами.

Во-вторых, нужно было очень следить, чтобы с пера на тетрадку не шлепнулась клякса.

В-третьих, писать необходимо было не как-нибудь, а очень аккуратно, по косым линеечкам, и чтоб каждая буква стояла навытяжку, руки по швам, как на параде.

И, наконец, самое главное и что было труднее всего — писать полагалось с нажимом.

Ого, этот нажим! Прямо удивительные вещи делал этот нажим.

Например, кружок. Без нажима — никакого вида. Просто кружок, как кружок. Но стоит только сделать крепкий нажим на одной стороне этого кружка — и сразу получается великолепнейшая буква «о»!

Даже самая простая палочка с нажимом получала вид.

А на уроках чтения!

Петрик и раньше умел читать. Просто научился сам по себе и читал даже целые книги. Но в классе это же было совсем другое дело!

Ведь подумать только, как мало на свете букв, а сколько из них разных слов может получиться.

Ма-ма. Ра-ма.

Па-па. Ла-па.

Лам-па.

На уроках арифметики Клавдия Сергеевна часто вызывала к доске.

От десяти отнять семь, сколько будет? Очень просто. Можно даже на пальцах сосчитать. Три!

Но какое же могло быть сравнение, когда это нужно было делать на доске! Мел падал на пол. Его приходилось поднимать. Пальцы становились совершенно белыми, будто их нарочно окунули в зубной порошок. А курточка?! Вся курточка покрывалась такими разводами, что сразу по одному только ее виду можно было понять: человек отвечал у доски.

А какие цифры можно было писать! Каждую величиной со стул. И даже больше.

Все это было невероятно интересно, и дома Петрик ужасно хвастался.

— А меня опять вызывали, — говорил он, как о самом обыкновенном событии, а сам замирал от радости, — к доске…

— И как? — спрашивала мама.

— Еще неизвестно, — отвечал Петрик, а потом скромно прибавлял: — Кажется, прилично…

Но как волновался Петрик, когда Клавдия Сергеевна объявила всему классу, что завтра будет выставлять отметки!

За обедом он ничего не мог есть и все ерзал на стуле. Мама наконец рассердилась:

— Да что с тобой, Петрик? Чего ты вертишься? Что-нибудь случилось?

Именно этого вопроса и ждал Петрик. И он ответил с деланной небрежностью:

— Завтра будут выставлять отметки… У меня будут, может быть, «песики», а может, и «хоры»…

— Что это за «песики»? — удивился папа. — И что это за «хоры»? Первый раз слышу…

Какой папа смешной! Ну откуда же он мог знать о таких вещах? Ведь он учился еще при царе!

И Петрик, стараясь не показывать своего превосходства, объяснил, что «песики» — это, иначе говоря, «посредственно», а «хоры» — «хорошо»… А еще бывают «плошки» — то есть «плохо».

Оказалось, конечно, что у Петрика нет не только «песиков», но и «хоров» — одни сплошные «отлично».

Однажды утром, вбежав в класс, Петрик и Опанас увидали на своей парте, как раз на том самом месте, где полагалось сидеть Опанасу, какого-то совершенно неизвестного мальчика. Причем мальчик этот расположился со всеми удобствами, как у себя дома. В ложбинку для перьев он успел выложить свои письменные принадлежности. Книги и тетради он, видимо, убрал внутрь парты. И крепко поставил оба локтя на крышку, обхватив ладошками щеки и подбородок.

Одним словом, этот неизвестный новенький устроился наславу и, как видно, не собирался уступать места ни Опанасу, ни кому-нибудь другому.

Ну кто бы мог стерпеть такое неслыханное самоуправство?

Опанас и Петрик переглянулись и мгновенно, как разъяренные тигры, кинулись на защиту своего места.

— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас.

— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас, грозно надувая красные щеки. — Выкатывайся!

— Сейчас же, сейчас же… сию же минуту! — крикнул Петрик, наступая на мальчика с другой стороны.

От такого натиска даже более мужественного человека бросило бы в дрожь! А мальчик был такой маленький, бледный, с тонкой шейкой и перепуганными глазами. Неудивительно, что его сразу затрясло. Он торопливо вскочил и стал собирать книги, тетради, карандаши, перышки… Его веснущатый носик жалобно сморщился. Он заморгал, возможно собираясь заплакать, и стал бочком вылезать из-за парты.

— То-то же! — сказал Опанас, сразу приходя в благодушное настроение и легонько с видом победителя щелкнув новенького по затылку. — Знай наших!

— Да, — сказал Петрик, усаживаясь на свое место, и, не теряя времени, принялся укладывать на место книги и все остальное, — знай наших… И зачем было занимать чужие места?..

Новенький знал и «наших» и «ваших». Довольный, что обошлось сравнительно легко и безболезненно, он стоял со своими пожитками, полный нерешительности, не зная, куда сесть. А вдруг он снова попадет на чужое место?

Опанас же только что приготовился занять отвоеванные позиции, как в класс вошла Клавдия Сергеевна — во время этой суматохи они прослушали звонок к началу урока!

— Куда ты? — сказала она, подходя к новенькому. — Ведь я тебя посадила на это место, значит и сиди…

— А я? — возмущенно воскликнул Опанас. — А куда же я?

— Ты? — сказала Клавдия Сергеевна, быстрым взглядом окидывая класс. — Ты будешь сидеть на третьей парте с Таней Тихоненко.

— На третьей? — воскликнул Опанас. — Почему на третьей?