А через несколько дней в Крагуеваце я присутствовал на траурном митинге, посвященном памяти семи тысяч югославских граждан, расстрелянных фашистами, среди которых было много гимназистов и учителей. Концерт проходил около могил расстрелянных в течение одного дня школьников и директора школы, который отказался оставить своих учеников в последний час их жизни и с ними вместе был расстрелян. Рассказы очевидцев и все, что я видел и перечувствовал здесь, произвели на меня такое огромное впечатление, что, вернувшись в Москву, я рассказал обо всем поэту Владимиру Лившицу, который о расстреле в Крагуеваце написал стихотворение «Последний урок».
Я надеюсь, что эта песня в октябре этого года будет исполнена в Крагуеваце на мемориальном уроке…
«Я люблю тебя, жизнь…»
ЯН ФРЕНКЕЛЬ
Честь певца {115}
Пришло письмо: «Запретите такому-то петь вашу песню!» И — имя достаточно известного певца. Человек решил, что, если я написал песню, я ее хозяин и могу распоряжаться ее судьбой. У кого хочу — отберу, кому хочу — доверю. Как не похоже это на истинные взаимоотношения, которые складываются между автором песни и ее исполнителем!
Признаюсь откровенно: я редко получаю удовольствие, слушая свои песни по радио или с эстрады. Бывает даже так, что мне становится стыдно — неужели это я написал? Есть композиторы совершенно другого склада — им нельзя не позавидовать, они замирают от счастья, слушая свои произведения, даже в тех случаях, когда исполнитель не оставляет в них живого места. Видимо, — я так себе объясняю это удивительное свойство, — в душе у этих композиторов звучит мощный внутренний голос, и они слышат песню именно такой, как ее написали.
Может быть, я просто придираюсь? Может, меня мучает своеобразная авторская ревность и я хочу, чтобы все воспринимали мою песню именно так, как воспринимаю ее я? Нет, я смело могу отвести от себя такое подозрение. Недавно я слышал, как поет «Русское поле» Арташез Аветян. И мне не мешал ни акцент, ни совершенно для меня необычный подход к нотному тексту, потому что этот певец понял песню нутром, растворился в ней, стал ее частицей. Как бы ни был деспотичен автор, разве не готов он простить самое вольное обращение со своим замыслом, если только получается по-настоящему убедительно?..
Был случай, когда стерпеть я не смог, потому что певец пел просто другие ноты. Я подошел к нему, указал на ошибку. «Не может быть!» — изумился певец. Взяли ноты. Он ахал, сокрушался, разводил руками. На другой день я услышал — как пел, так и поет. И я понял, что настаивать на своем бесполезно.
А слушатель не анализирует, что дал ему автор и что — исполнитель. Публика не только прощает любимому певцу недостатки, но они в ее глазах нередко превращаются в достоинства. Певческие грехи ложатся людям на слух, портят общественный вкус…