Марк Аврелий

Судьба «Размышлений» загадочна. Об их первозданном тексте ничего не известно. Вообще никаких упоминаний о письменном произведении Марка Аврелия нет до 364 года, когда на него сослался некто Фемистий в письме к императору Валенту. Затем его след теряется до X века и вновь обретается в письме одного восточного епископа к другому: он рекомендует чтение Марка Аврелия, с которого у него сохранился древний список. Епископ обещал послать этот список собрату, а себе велел сделать другой. Потом несколько столетий грамматисты или христианские апологеты цитируют то одну, то другую мысль императора, и вдруг в 1559 году в Цюрихе появляется издание в переводе с латинского (а Марк Аврелий писал по-гречески) с абсолютно неизвестной рукописи. Только в 1643 году Мерик Казобон издает оригинальный греческий текст [48]. Новое издание вышло в 1652 году в Кембридже. Упущенное быстро наверстали: только в Англии в конце XVII века увидело свет 26 изданий, в XVIII — 58, в XIX — 81. Но Возрождение состоялось без Марка Аврелия. Монтень на каждом шагу ссылается на Сенеку, но, кажется, ничего не знает об авторе «Размышлений».

По какой же непростительной небрежности произведение императора, которого видели усердно пишущим, и послание философа, учению которого восхищенно внимали, так надолго осталось в забвении? И наоборот: чьими преданными заботами оно не пропало в анархии, наступившей вслед за его царствованием? Можно строить разные гипотезы, но все они подведут нас к еще более загадочной проблеме: проблеме природы и предназначения этой книги. Что хотел написать Марк Аврелий, что собирался оставить после себя? Нет никаких признаков, что заглавие «Та heauton» [49](«К самому себе») принадлежит ему; никто не смог объяснить ни порядок изречений, ни их распределение по двенадцати книгам. Может быть, перед нами лишь сырые заготовки к будущему произведению, которое автор при жизни не успел привести в должный вид? Может быть, это ряд беглых записей в хронологическом порядке или вовсе без порядка, сделанных на сон грядущий или между дел? Это не пустые вопросы, даже если они останутся без ответа. Известно, как менялся и оспаривался смысл «Мыслей» Паскаля у разных исследователей, которые по-разному раскладывали его клочки бумаги. А ведь там в общих чертах известно, что он хотел доказать.

Каждая гипотеза, едва возникнув, опровергается. Предполагали, например, что Марк Аврелий обращался только к публике: никогда прежде не видали автора, писавшего в точном смысле слова для себя. Но ведь римский император был не обычным автором. Впрочем, надо сделать исключение дляЮлиана — прирожденного писателя, — и почему бы тогда Марку Аврелию не пожелать вернуться к первоначальному призванию, которое он оставил из-за неожиданного воцарения? Но почему же тогда он — превосходный ученик Фронтона — не постарался композиционно оформить их? Говорят: он умер и не успел это сделать. Но ведь с первых же строк своего сочинения он готовится к смерти, желает ее… Итак, загадка не решается диалектическими доводами. Решать ее, несомненно, следует на иной почве, обратившись к самым истокам стоицизма. Тогда станет видно, что способ рассуждения входил в самое существо учения: это не метод, облекающий его или входящий в него извне, чтобы раздробить — само учение состоит в раздроблении. Тем, кто действительно хочет видеть в Марке Аврелии ученика Эпиктета, которым он и сам себя объявляет, не следует удивляться, что ход его размышлений нелинеен, что он обращается к практике в виде набора элементарных картинок вокруг твердого, таинственного, непроницаемого ядра — самой природы. «Размышления» Марка Аврелия относятся к «Руководству» Эпиктета как геометрия Паскаля к эвклидовой: то же самое плюс страсть и метафизическая интуиция. Чтобы понять характер этого произведения, дальнейшие изыскания, пожалуй, и не требуются. Над тем, в каком состоянии оно до нас дошло, стоит еще задуматься.