Марк Аврелий

Ясно, что главное в таком поступке — свободный выбор, естественность, скромность. Совсем не таковы самоубийство загнанного лицедея Нерона или смерть развратного Петрония по приказу того же Нерона, тем более — смерть, которой искали безумцы вроде некоего Перегрина, чью театральную гибель перед собравшейся в Олимпии толпой описал Лукиан Самосатский. А ведь этот Перегрин был связан с христианами. Он только и мог заставить говорить о себе, в назначенный час бросившись в костер. Может быть, эти люди, сами себя называющие учениками «распятого софиста», прекрасно знающие, что обрекают себя на позорную смерть, тоже на свой лад ищут ложной славы? [58]Тут Марк Аврелий, не удержавшись, раскрывает душу, не замечая, что тем самым выдает важную государственную тайну: «Какова душа, которая готова, как надо будет, отрешиться от тела, то есть либо угаснуть, либо рассеяться, либо пребыть. И чтобы готовность эта шла от собственного суждения, а не из голой воинственности (parataxis), как у христиан, — нет, обдуманно, строго, убедительно и для других, без театральности» (XI, 3).

Немногие тексты так часто цитировались и так дословно разбирались. Ключевое слово «parataxis» может толковаться по-разному. Первоначально оно означает «построение войска к бою», а в более широком смысле — «подготовка к испытанию». Иногда его переводят как «упорство», или «дух сопротивления», или «чистое упрямство», что лучше всего соответствует контексту, давая представление о враждебном, упорном и бессмысленном поведении. Именно такие мысли, естественно, приходили в голову римлянам, когда они видели невероятную способность христиан стойко переносить мучения. Гален констатировал ее, не объясняя. Явления такого рода часто замечались в связи с мистицизмом. Надо ли думать, что существуют специальные методы психологической подготовки к пыткам? Эта гипотеза не исключена для секты добровольных мучеников — «катафригийцев», один из проповедников которых был очень влиятелен в Лионе. Но имел ли Марк Аврелий в виду именно этот вид сопротивления боли? Точно одно: он не любит показного героизма простых людей, забывая, впрочем, что сам же он косвенно и есть постановщик спектакля, в котором они участвуют. Словом, он не любит христиан.

И недаром. Люди, предлагавшие ему своего рода конкордат, были деятелями побеждающей революции. В ходившем тогда по рукам анонимном «Послании к Диогнету» император мог бы среди прочих замаскированных призывов к мятежу прочесть такие возмутительные слова: «У каждого из христиан есть земное отечество, но все они в нем странники. Они во всем принимают участие, как граждане, и всему чужды, как иноземцы. Всякая чужбина им родина и всякая родина — чужбина. Они живут на земле, но истинное их отечество на небе». Впрочем, Марк Аврелий не читал этого послания. Зато он, вероятно, был знаком с сочинением римлянина по имени Цельс, как раз тогда под названием «Истинное слово» опубликовавшего исследование о христианах Римской империи. Это сочинение, долго остававшееся в забвении или под спудом, великолепно раскрывает с социополитической точки зрения образ христианских общин в общественном мнении, а также их отношения с властью.

Цельс был язычник, железный рационалист, но с тем староримским конформизмом, который не давал ему сделаться таким же совершенным атеистом, как его близкий друг Лукиан Самосатский. У него не было блестящей иронии Лукиана, благодаря которой обличение Перегрина и поверивших ему христиан читается почти как отрывок из Вольтера. Цельс — суровый и строгий наблюдатель. Он увидел не просто маленькую группку ремесленников, школьных учителей, женщин и рабов, готовых принять любое бессмысленное пророчество, но и достаточно серьезных людей, подрывавших основания государства. Его пространное разыскание с первых до последних слов проникнуто искреннейшим негодованием: «Появилась новая порода людей, вчера только родившаяся, без рода и племени, соединившихся против всех божественных и гражданских установлений. Их преследует закон, повсюду они покрыты бесчестием, но похваляются всеобщей ненавистью. Это христиане». Далее Цельс перечисляет внутренние противоречия догматики, расхождения между разными церквями, взывает к разуму и, наконец, грозит: «Но если вы попытаетесь поколебать наши устои, принцепс покарает вас, и поделом. Ибо если все будут поступать так, как вы, ничто не предотвратит случая, при котором император останется брошен и один, а мир станет добычей самых грубых и диких варваров. Вскоре не останется и следа от нашей замечательной религии и навсегда невозможно станет торжество истинной мудрости».