Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

Он и впрямь вроде задумываться начал. Все меньше людей узнавать. Хуже ему стало. Испугалась. Не так клобука черного, как ссылки и насилия всякого испугалася. После царских-то хором, шутка ли! Перед Крещением ни с того, ни с сего спросил: не лучше ли тебе, Аринушка, в обитель убраться. Покой там. Благолепие. Сердце так и зашлось: а ты, говорю, государь? А я — царь, отвечает. Мне никак нельзя. Тебе одной можно.

Братец, как рассказала, вскинулся: не к добру! Как бы времени не упустить. Вот когда жалеть-то станем. Вот когда локти кусать. На злом Белом озере, в тамошних кельях-темницах. Думаешь, Арина Федоровна, помилуют? Думаешь, богатств наших не лишат, злыдни проклятые? Как волки голодные кругом расселися: ждут — не дождутся.

Никак ворох в прихожей… Шаги, нет ли… Не иначе Борис Федорович: его привычка — ровно кот крадется… Так и есть.

— Ты, Борис Федорович? Спозаранку собрался.

— Какой сон, государыня-сестрица. Письма прелестные в городах объявилися. Час от часу множатся.

— Письма? Какие такие письма?

— От Дмитрия Ивановича. Царевича. Чтобы ждали вскорости.

— Да кто ж им поверит! Поди, прах один от царевича остался. Все видели.

— Ишь ты, видели! А кто? Кто видел-то?

— Ну, бояре, полагать надо. Шуйский Василий. Друг твой закадычный Андрей Клешнин. Кого ты еще по Углическому делу посылал?

— Друг! Об Андрее что толковать. Мне — друг, Григорию Нагому — зять. Какая сторона перевесит? А Васька Шуйский сколько уже раз показания свои менял. Сказать не успеет и уж отрекается, змий проклятый!

— Да о чем ты, Борис Федорович? Нешто в кончину царевичеву верить перестал? Окстись, братец!

— Перестал, говоришь. А вот верил ли когда, о том не спросишь.

— Не верил?! Так чего ж казнились все? Нешто не было мальчонки убитого? Не было?

— Был. Мальчонка. А вот царевич ли…

— А как же мать царевичева — царица Марья? Не она, что ли, у мальчонки замертво лежала? Сам говорил, няньку едва от горя да ярости не задушила? Казнить всех велела? Не за то ли постригом поплатилася?

— Постриг — другое. Нельзя было царицу вдовую без присмотра строжайшего оставлять. От двора ее собственного не отрешить. Нагие — они отчаянные. Сродственников да дружков быстро бы собрали, невесть до чего додумались.

— Сказать хочешь, сына родного не признала? Над чужим покойничком обеспамятела? Куда же тогда царевича спрятала-подевала?

— Не говорил я тебе, государыня-сестрица. Тревожить не хотел. Не видела она его толком, не видела! Весь в крови мальчонка был. Марья Федоровна как обмерла, так в себя только после похорон пришла. А может, и сговор у них был. У Нагих-то. Выкрасть да спрятать до поры до времени царевича решили. За живот его опасалися.

— Господи, помилуй, несусветица какая! Не захворал ли ты, братец, в одночасье — до такого додуматься!

— Я-то? А Кудеяра-атамана помнишь, государыня-сестрица? То же несусветица, скажешь? А с чего бы царь Иван Васильевич Грозный всю-то жизнь свою его искал? По первому слуху дьяков довереннейших на розыск посылал? Сам потом допрашивал?

— То Грозный…

— Вон как! Я тебе напомню. Первую свою супругу Соломонию, из Сабуровых отец его, великий князь Московский Василий Иванович, от себя отрешить задумал. За бесплодие будто бы. Под клобук черный упрятать велел. Ан понесла в те поры великая княгиня Соломония Юрьевна. В теремах известно стало. Только не нужна уже была ни жена постылая, ни младенец нерожденный. Беременную и постригли.

— Ох, страх какой! Сказывали, билась больно великая княгиня. Криком в храме кричала. Куколь весь истоптала. Любимец царский, боярин Шигоня, плетью ее хлестал. При всем клире. В нашем московском, монастыре Рождественском…

— Полно тебе, государыня-сестрица, сердце тревожить. Не о том речь. Слух пошел — родила Соломония Юрьевна. Мальчика. Георгием нарекли. Родным отдала в тайности. А в обители Покровской, что в Суздале, похороны устроили. Куклу, слышь, Арина Федоровна, куклу отпели да земле предали!

— Грех ведь…

— Грех не грех, а вырос Георгий. Кудеяром-атаманом стал. Разбойником. Народ его от царского гнева да расправы скрывал. Или не было никакого Кудеяра… Как докажешь?..

* * *

На Английском подворье в Москве суета. Что ни час кто из слуг в Кремль бежит — у теремов потолочься, от дьяков на Ивановской площади новости разузнать. Толки по Москве разные идут. Торг тоже что твое толковище народное — всем до всего дело, всяк свой суд высказать торопится. Купцам иноземным не то что благоволят, а так — вроде в расчет не принимают. Язык русский без толмача, известно, не всяк одолеть да уразуметь может. Вот и дают себе волю. Того не знают, что на Москве английские гости самые к Борису Годунову расположенные. Во всем помочь готовые. При случае и упредить, если опасность какая им известна станет.