Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

Португалец. Дивными путями попал за океан в Мексику — как себе такую страну вообразить! В монастыре, на побережье мексиканского залива, вступил в Орден нищенствующих монахов-августинов. Было это во времена государя Ивана Васильевича Грозного.

Один раз признался: потому и вступил, что свет хотел посмотреть. Ни о каком богатстве, имуществе, хлебе насущном и то не думать. Нищенствующий Орден — куда как легко по свету идти. Через пять лет жизни в Ордене отправился на Филиппины, где прожил до 1599 года — без малого пятнадцать лет. Пальмы, что на шпалерах видеть можно. Океан безбрежный. Теплый. Произрастаний и птиц множество. Земной рай!

Не прижился. С каким-то доном Хуаном из Испании отправился не куда-нибудь — в Россию. Но только спутники новые не показались монаху. Решил искать счастья у государя Дмитрия Ивановича.

Уж на что недоверчив был государь, принял монаха. Письма с ним решил испанскому королю отправить — во все страны тогда грамоты свои именные рассылал.

Отъехать не успел — люди боярина Василия Шуйского на дороге перехватили. В Борисоглебском монастыре близ Ростова Великого заточили. То ли лазутчиком признали, то ли еретиком — и так, и так пощады не жди. Вот тогда-то и сумел государыне Марине Юрьевне в Ярославль весточку о себе дать. Ответ коротенький получил. Снова написать царице опальной изловчился. А 12 июля 1607 года — навсегда тот день помнить будет — длинное письмо написал. День памяти святого Яна и Вероники. Об одном просил, чтобы к себе взяла, чтобы разрешила при дворе ее служить.

Удивилась: какой двор. Заточение ведь! Но сумела милости себе такой добиться: отправили к царице Марине Юрьевне босоногого монаха. Все равно неизвестно было, что с таким делать!

— Отец Миколай, это правда? Это правда, что воеводу Хворостинина вельможный пан Заруцкий…

— Ты о казни, дочь моя?

— Да, о казни. Я не могу себе представить: мы в его городе, среди его людей. Что же будет? Что может быть? И неужели с воеводой нельзя было договориться?

— Твои вопросы к вельможному пану, дочь моя, не ко мне.

— Но Заруцкий стал избегать разговоров со мной. Он не хочет ничего объяснять, хотя действует именем царевича Ивана Дмитриевича. Я хочу, я должна знать правду. Мне страшно. Мне страшно за сына, святой отец!

— Я не могу быть за казни, дочь моя, но…

— Ты согласен с Заруцким? Да, отец мой?

— Если бы все дело было в согласии. Если бы все было так просто. Воевода Хворостинин, мне трудно говорить об этом тебе, государыня, стал тяготиться твоим двором и особенно казачьим войском. Вольница никогда не уживается с торговцами и простыми горожанами.

— Я начала замечать какую-то неловкость в его словах, но и только. Он мне ни на что не жаловался, ни о чем не просил.

— О чем же он мог тебя просить, дочь моя? Разве в твоих силах унять казаков и главное — остановить дороговизну, из-за которой жизнь в городе становится все более и более тяжелой для простых людей. Они радовались нам, пока надеялись, что твой приход внесет порядок в их быт. Но этого не случилось.

— Подожди, подожди, святой отец, но разве само по себе пребывание монарха не является праздником для простых людей? Разве присутствие царского двора не делает их жизнь значительней?

— Люди не могут постоянно воспринимать жизнь в таких высоких понятиях. Их простой ум откликается на то, что хлеб стал стоить десять алтын за пуд пшеницы, тогда как на соседнем Тереке его и сегодня можно купить за гривну — в три раза дешевле.

— Но разве так будет всегда?

— А что может поменяться, когда купеческие караваны грабят на дорогах, продовольствия привозят в город все меньше и меньше и вся торговля приходит в упадок.

— Ты говоришь, святой отец, так, как будто нет выхода. Но ведь меня только что так радостно встречали. Они же чему-то радовались и вдруг из-за проблем с хлебом, из-за обычных жизненных неустройства изменили свое отношение ко мне.

— Дочь моя, тебе трудно понять их горести и беды. Но еще важнее — у них забрезжила новая надежда. Люди, как дети, они стремятся к каждому новому огоньку и легко бросают только что собранные цветы. Теперь им стало казаться, это стрелецкие головы принесут им мир и порядок и избавят их от бремени пребывания твоего двора. Пан Заруцкий решился на крайнюю меру, чтобы вызвать у этих людей страх. Они и в самом деле немного притихли. Так, во всяком случае, говорят наши лазутчики. Но твой последний приказ заставил их забыть о страхе.

— Ты об этом несносном колокольном звоне, святой отец? Во-первых, я не привыкла к нему. И к тому же он каждый раз пугает царевича. Ты же сам, знаешь, колокольни находятся прямо перед нашими окнами. Царевич начинает плакать и затыкать себе уши. Разве можно допустить что-нибудь подобное?

— Дочь моя, твое войско еще не одержало победы, и тебе необходимо мириться с местными обычаями. Тем более это их церковный праздник, который они почитают как ни один другой, — Великий пост.

— Кажется, я не дождусь того времени, когда все эти люди войдут в лоно истинной церкви.