Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

— А ты, ваше величество, за него не беспокойся. И в глаза тебе посмотрит как ни в чем не бывало, и от всякой любовницы отречется. Ему-то наше войско, наш поход тем более нужны.

— То-то и оно, что нужны, а он…

— С кем спутался, государь Московский, конечно, не знаешь, да найти любовницу — дело куда какое простое.

— Знаю. Не первый день как об истории этой услышала — успела дознаться. Добрые люди помогли.

— Знаешь! А откуда тебе девок московских знать?

— Не девка это — царя Бориса Годунова дочь…

— Что?! Царевна? Та, что одна от целого их семейства в живых осталась?

— Она самая. Ксения. Да мало того. Царевна эта уже постриг приняла. Монахиней стала. Так он ее из монастыря во дворец привез…

— Силой?

— Может, сначала и силой. По Москве слух пошел, что поначалу сказал, будто позаботиться о царевне желает, помочь в чем надо. Если силой постригли, от клобука монашеского освободить.

— Неглупо. Совсем неглупо. Сторонников да родственников царя Годунова, думаю, немало осталось. Утихомирить их куда как неплохо.

— Обещал, если захочет, жениха найти. Замуж с богатым приданым выдать. От его имени.

— Что он, обездоленный отцом царевны, зла на его семейство не держит. Гляди-ка, Димитр куда умней, чем мы все думали, оказался. Расчетлив, ничего не скажешь.

— А о своей дочери единокровной ясновельможный отец забыл? О ней, супруге Московского царя, и думать перестал? Расчетлив Димитр, говоришь. Не в том ли расчет, чтобы от жены-полячки избавиться, на московских корнях укрепиться? Оставил ведь, слышишь, оставил царевну во дворце. Жить с ней стал, целоваться да миловаться, а ваши агенты ни сном ни духом.

— Не все то тебе, барыня, говорилось, о чем агенты толковали.

— От меня скрывали?!

— А если что и скрыли, какая беда! Главное, чтоб наш поезд — оршак наш до Москвы добрался, в столицу Московии вступил. Вступит — Димитр у нас в руках будет. Об одном этом и думать надо.

— Так мне же жить с ним! Жить, Боже Праведный!

— Да ты что, в своем уме? С королем жить — не с мужем простым. С простым мужем ксендз все беды разведет. С королем — дела государственные происходят. Тут уж не семья — союз державный. А ты как мещанка простая рассуждаешь.

— Выходит, не любил меня Димитр никогда, не любил…

— Может, и не любил. Знаю, княгиня Урсула Острожская рассказывала, любовь у него с племянницей князя Беатой была.

— И ты не предупредил?

— И не подумал. Мало ли у доброго молодца дел сердечных бывает, так что — от каждого в реке топиться или как?

— Я видела Беату. Сколько раз видела…

— Так что — легче тебе стало?

— Я не о том. Так почему же с Беатой…

— С Беатой он не обручился? Что ж тут непонятного? Чтобы Димитру престол отеческий вернуть, не только средства огромные, но и люди знатные были нужны. Беата сирота, кто бы с такой возиться стал! Марина Мнишек — другое дело.

— Он просил руки Беаты?

— Бронь Боже! Какое просил — и не заикался. Из Москвы вернулся, к пану Вишневецкому переехал. Поди, Беаты больше и не видел.

— И она к нам не приезжала.

— А как бы приехала, когда в чахотке не первый год лежит. Век ей недолгий определен. Князь Константы очень ее жалеет — хотел к итальянским докторам отправить. Отправил ли, не знаю.

— Про царевну говорят, кровь с молоком. Веселая. Шутливая. На арфе да клавикордах играет. Стихи сочинять умеет.

— Полно, Марыню, все равно в монастырь вернется. Оно и к лучшему, что Димитр ее на весь свет опозорил. Если бы с почетом да уважением в былом годуновском доме стал содержать, мог бы — чем черт не шутит! — и жениться. А так, блудница и есть блудница. Шляхта такой не пожелает. И не пожалеет. Сама подумай, как после пиров Валтасаровых в церковь под венец им идти? Никак такое невозможно. Расчетлив царь Димитр, куда как расчетлив.

— А если — любовь это…

— Ин и Бог с ней. Истеплится и погаснет. Иначе в жизни не бывает. Да и мы поможем. Неужто не поможем, царица Марыня.

— Мой Боже! Какая же это удивительная страна, которой вашему величеству предстоит править. Взгляните только, ваше величество, какое множество куполов, и все словно золотом облиты! Так и сияют!

— Мне говорили, будто московиты и впрямь кроют купола своих храмов золотом. У них его так много.

— Полно, Теофила, быть такого не может.

— Я не сама придумала, ваше величество. Московские гости в Кракове говорили. И даже не хвастались, а просто мастеров каких-то для купольного дела искали. В Польше их нет, так в Рим собирались.

— А сколько мехов на женщинах! И шубки бархатные!

— Немодные.

— Им не с кого брать пример, ваше величество. Коль скоро у них будет такая королева, как вы, их портновские мастера разучат иной крой.

— Сколько раз вас поправлять! Мы уже в Московии, потому и звать меня следует не королевой — царицей.

— Но, ваше величество, вы же не заставите свою свиту говорить на этом языке. Я бы, например, никогда ему не научилась.

— А откуда ты вообще знаешь; какой это язык? Где ты его могла слышать?

— Конечно же, в Кракове. Там в вавельской часовне который год расписывают стены божественными изображениями русские мастера.

— Серьезно?