Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

— И достаточно настойчиво добиваться аудиенции.

— Настойчиво, для Вишневецкого, значит, с криками и шумом.

— Именно так, ваше величество. Если бы не казаки, которые охраняют вас, он бы ворвался в царские покои.

— Ты думаешь, жолнежи…

— Они бы просто растерялись. К тому же пан Вишневецкий знает секреты обращения с ними. А они знают, что им придется возвращаться в Край и, не исключено, на его земли.

— А казаки, наоборот, наверно, захотели проучить ясновельможного пана. От них можно и этого ожидать.

— Ваше величество, они были настолько пьяны, что вряд ли толком понимали, кого вытолкали взашей. Пан Вишневецкий надолго запомнит московский прием. И тем не менее — тем не менее, осмелюсь заметить вашему величеству, разговор с паном Вишневецким неизбежен.

— Он приехал с новостями из Самбора? От Мнишков?

— Нет, его привела страсть к деньгам.

— К деньгам? Ничего не понимаю. Я ничего ему не должен.

— Пан Вишневецкий утверждает, что тем не менее он истратил на нужды вашего величества несколько тысяч собственных рублей.

— Каким образом? Это полная несуразность. Я вообще не стану объясняться с ним на подобную тему. Что это за торговля!

— К сожалению, он не только не первый, ваше величество. Скорее всего и не последний. Мухи всегда слетаются на запах меда.

— Навозные мухи.

— Всякие. Но пан Вишневецкий обладает определенным влиянием в Крае, и ссора с ним может повредить отношениям двух держав.

— Ты становишься дипломатом, Бучиньский. Или — или Вишневецкий нашел путь к твоему сердцу.

— Он мне глубоко безразличен, ваше величество. И именно поэтому мне кажется, что существует способ избавить вас от назойливых и необоснованных притязаний.

— Какой же? При настырности ясновельможного пана и его вечно худом кармане?

— Не соизволит ли ваше величество отослать пана Вишневецкого к боярам? Пусть он попытается им доказать свои права и что бы то ни было получить от них. В отказе можно не сомневаться, а у вашего величества будет основание развести руками.

— Няню! Пестунка моя! Что это — уже запрягают?

— Запрягают, горлиночка моя, давно запрягают.

— Что ж не будила раньше? Как это я так заспалась?

— Какой же грех в том, Марыню. Сон человеку — лучший друг. Лучшего не бывает. Он и свой срок знает. Спишь, значит, так и надо.

— Какое надо! Москва же ведь скоро. Конец пути нашему.

— Говорят, скоро.

— Не радуешься, няню? Не устала еще от езды этой несносной?

— Устала. Как не устать. Годы мои не те, чтоб в такой дальний путь пускаться. Бока-то все так и ломит, так и ломит.

— Так чего ж не радуешься?

— Не знаю, горлиночка, надо ли радоваться-то.

— Да ведь ты же со мной, няню, останешься. Как бы это было, чтоб пестунка свою выхованку в чужом краю кинула.

— Никогда не кину.

— Сама ты не своя, няню. Который день примечаю. Вон и сейчас, гляди, кофий на туфельку мою плеснула. Не бывало с тобой такого. Нездоровится тебе?

— Здоровье — оно разное бывает. Телом человек, может, и крепок, а вот сердце… Горлиночка ты моя, Марынечко…

— Няню, вижу, сказать мне что-то хочешь. Так говори, пока одни. Там дальше народу столько набежит, словом на особенности не перекинешься. Говори, говори, пестунка, что тебя гнетет.

— Марынечко, кохана… Из Москвы тут люди приезжали…

— Что ни день приезжают.

— Верно. Вот и болтали в харчевой палатке разное. Нужно ли тебе про то знать, нет ли, мне, старухе, не разобраться.

— Мне все знать надобно. Все! Сама знаешь, край чужой, непонятный. Люди… не знаем мы, какие они.

— То-то и оно. Болтали приезжие, будто супруг твой, государь Московский… Не знаю, Марынечко, может, и от злобы клевещут….

— Что о царе Дмитрии говорят? Опять о его рождении? Так и слушать не стану. Ничего не нужно мне — все сама до конца решила.

— Не о рождении, Марынечко, а то, что — ой, прости мне. Боже, смелость мою, прости мне грех мой тяжкий противу горлиночки моей! — что взял царь Дмитрий себе… любовницу.

— Как любовницу? Кто видел?

— Все видели. Живет будто бы во дворце с ней, ни от кого не скрываясь. Ночи напролет у нее, да и днем за стол королевский сажает, почести всяческие оказывает.

— Ты с ума сошла!

— Лучше бы и впрямь рехнулась старуха. Только они обо всех подробностях толковали. И как одевает ее царь Дмитрий, какими словами ласковыми называет. Что ни минута, за руки берет, в глаза глядит — насмотреться не может.

— Нет, нет! Напутала ты все. Сей же час людей мне тех позови! Сама допрошу, сама все вызнаю!

— Каких людей, горлиночка моя, каких людей? Кто ни приедет с Москвы, тот и рассказывает. Всех созвать, — вече соберется.

— И мне никто ничего!

— А как тебе сказать, Марынечко? Кто злые вести разносить согласен? Это уж я, старая, решилась, чтоб тебе там, в Москве, полегче бы было. А то так, невзначай…

— Так ведь эти же люди мне от царя Дмитрия вести да письма привозили, поклоны и подарки присылали?

— Что ж, такого на белом свете не бывает? Поживешь, горлиночка, и не такому дивиться будешь.

— А отец? Отец знал?

— Как мне за ясновельможного пана отвечать, сама подумай. Чай, рядом пан Ежи — сама и спроси, а чужих, на мой разум, не тронь. Звон один на всю округу пойдет. Тебе же тяжелей станет.