За обустройство принялась Мария Александровна. По ее желанию придворный архитектор Ипполит Монигетти в 1862–1867 годах воздвиг здесь целый ряд сооружений и главное среди них — Большой Дворец, предназначавшийся для Императора и его семьи. Он был построен из камня, но весь отделан деревом, что придавало ему легкость и теплоту. Недалеко построили небольшую виллу-дворец для Цесаревича.
Были проложены аллеи, разбиты цветники, устроены мраморные фонтаны и беседки. Кругом же заповедные, совсем девственные места: заросшие деревьями и густым кустарником склоны гор, уносившиеся в небо утесы, пропасти, с ручьями, журчащими внизу, огромное количество птиц и животных. Мария Александровна много раз бывала в Ливадии и одна, и вместе с семьей, все члены которой тоже очень любили бывать здесь. Эти чувства разделяла и Мария Федоровна.
В этот же раз поездка мало радовала. Они и раньше знали, что во время пребывания в Крыму Императора Юрьевская тоже бывала там, но жила уединенно и на глаза Двору не показывалась. Как-то будет теперь? Дорога была длинной: от Петербурга до Севастополя — главной военно-морской базы русского флота на Черном море — ехали в поезде почти двое суток. Затем плыли на корабле. Всю дорогу одна тема занимала. Терялись в догадках, не хотели верить плохим предчувствиям. Ситуация сразу же стала проясняться по прибытии на рейд Ялты.
На причале встретил Александр И. После первых приветствий и поцелуев он огорошил заявлением, что княгиня нездорова и не могла приехать на встречу. Мария Федоровна не знала, как реагировать, а лишь спросила: «Как же я могу с ней видеться, если ваш брак содержится в тайне?» Императора вопрос не смутил, и с видом беспечного ребенка он заявил: «О, здесь так трудно что-либо скрыть, моя свита не может ничего не знать». «Но моя-то совершенно ничего не знает, потому что я верно хранила доверенную мне тайну», — возразила Цесаревна и разрыдалась к неудовольствию Императора. Пока ехали в экипажах из Ялты в Ливадию, Цесаревич и Цесаревна не проронили ни слова. Но испытания только начинались.
Войдя в Ливадийский Дворец, прибывшие были встречены Юрьевской и ее детьми: сразу стало ясно, что она во Дворце распоряжается как полноправная хозяйка. И это в доме, который так долго, любовно и заботливо создавался покойной Императрицей, где все было пронизано воспоминаниями о ней, где кругом находились ее портреты и личные вещи! За что такое наказание, чем мы провинились перед Тобой, Господи, получив эту страшную душевную муку! Мария Федоровна испытывала стыд перед слугами, ей казалось, что все они возмущены и опечалены происходившим.
Беззаботной была лишь новая хозяйка. Да и Императора, по всей видимости, вполне устраивало всё, и он не чувствовал неловкости и двусмысленности сложившейся ситуации. Он несомненно не просто любил эту женщину, но находился под сильным ее влиянием. Не замечал даже бестактностей по своему адресу, которые всем остальным бросались в глаза. «Эта Катрин» на людях говорила ему «ты», могла без стеснения прервать его на полуслове, и Монарх принимал все это как должное!
Однажды Александр II пригласил Цесаревича и Цесаревну с собой на прогулку в коляске и не нашел ничего лучше, как привести их к тайному домику, где он встречался раньше с Юрьевской, заставил их пить там чай и «ублажал» рассказом о том, как ему здесь было хорошо вдвоем с княгиней! Во время этой интермедии Минни все время казалось, что она вот-вот упадет в обморок!
Александр держался, как мог, а Минни плакала чуть не каждую ночь, и однажды «эта женщина» позволила ей, Цесаревне, сделать замечание, что у нее почему-то по утрам красные глаза! Поводы для слез возникали постоянно. Как можно было сдержаться, когда видишь собак, лежащих в кресле покойной Царицы; как можно было сохранять самообладание, когда за семейном обедом княгиня по любому поводу начинала учить и давать советы.
А эта брошка на ее груди, с выложенными бриллиантами датой: 6 июля? Она ее почти не снимала, хотя у нее было вдоволь других украшений, и Мария Федоровна, понимая толк в таких вещах, не могла не заметить, что все драгоценности Юрьевской были высокого качества и несомненно очень дорогими. Комментируя данное обстоятельство, она язвительно заметила, что «у Императора несомненно был вкус».
Раздражали эти ужасные дети, эти «бастарды»! Они совершенно невоспитанные и вели себя «как в конюшне». Особенно досаждал старший, Георгий, «их Гого». Редкий день он не выделывал что-нибудь такое, от чего хотелось встать и выйти из дворца навсегда. Он все время лез то к Императору, то к матери, то к ее Ники. Никакой управы на него не было. Мария Федоровна не могла не заметить, что Император с неподдельной нежностью и лаской относился к нему, с какими никогда не относился к законным внукам.