Мария Федоровна

Меня это очень, очень огорчило, но я не хотел об этом говорить, потому что мне было бы слишком тяжело, а главное — к чему? Если нет этого чувства ко мне у неё, это значит, я виноват; не сумел внушить ей доверия и любви ко мне… Я должен сказать, что постоянно радовался и ждал того времени, когда она подрастет, чтобы с ней кататься, ездить в театр, увеселять её, но ничего этого нет; я ей не нужен, со мной ей скучно, и ничего общего между нами нет, только утром поздороваемся, а вечером — спокойной ночи и все! Умоляю тебя ничего ей об этом не говорить, будет ещё хуже, так как будет ненатурально, а для меня ещё тяжелее, и окончательно это её оттолкнет от меня…

Тоже и Жоржи меня ужасно огорчил за эту зиму. Написал только одно письмо, и это ещё в ноябре, после Крыма. К моему рождению я не получил ни одной строчки от него. Мало того, он пишет тебе одно письмо из Абас-Тумана в самый день 26 февраля (день рождения Царя. — А. Б.), говорит, что едет в церковь и ни одного слова поздравления или пожелания тебе и мне. Все это меня мучило за эту зиму, которая и без того была невеселая, но я не хотел об этом говорить; слишком тяжело было, ну а теперь все равно сорвалось, так уж нечего делать!»

Одинокая душа русского Царя! Об этом никто не знал, никто не догадывался, кроме той, кто был и оставался ему самым близким и дорогим. Мария Федоровна, находясь в вынужденном отъезде, часто писала супругу, понимая и чувствуя, как ему грустно. «Я пишу тебе уже третье письмо, а от тебя еще не получила ни одного. Как медленно ходит почта! Я жду его с таким нетерпением, потому что мне тебя так не хватает, что не могу даже этого описать. Ведь письма — единственное утешение при такой невыносимой разлуке».

Она подробно сообщала о переездах, встречах, времяпрепровождении. Успокаивала и старалась развеять тоску Саши, описывая всякие мелкие происшествия и бытовые детали. В Абастумане у Джорджи ездили в горы на пикники, и Мария Федоровна посылала затем подробный отчет мужу, сообщая, что было так хорошо и они «почти весь день смеялись». Она хотела, чтобы он всё-всё знал и чувствовал, что и на расстоянии они вместе. Она любила Александра, как и раньше, и всё, что его касалось, было делом первостепенной важности. Но она видела окружающее в более радужных красках и считала, что меланхолия непременно пройдет, так как «мир прекрасен».

Когда она получила вышеприведенное меланхолическое письмо мужа, то не на шутку расстроилась. Она не ожидала, что он может оказаться в плену таких мрачных мыслей. Немедленно села писать ответ.

«Весь день я думала о тебе с грустью и настоящей тоской. Мне тебя страшно не хватает. А мысль о том, что ты сейчас так одинок и печален в Гатчине, буквально всю меня переворачивает. Я не могу тебе этого описать. Она мне омрачает всю радость моего пребывания рядом с Георгием». И далее, возвращаясь к самому тексту письма, царица восклицала: «Должна тебе сказать, что все, что ты пишешь в отношении детей, несправедливо. Как ты можешь допустить мысль, что ты для них ничто! И что они тебя не любят! Это почти сумасшествие, мой дорогой! Я так огорчилась из-за тебя, что даже плакала и не могла заснуть вчера вечером, так меня это взволновало!»

Она все время переживала за него. Любое его недомогание вызывало ее обеспокоенность, особенно когда была от него вдали. Как только в мае 1891 года, находясь с Георгием в Ливадии, она узнала, что у Саши простуда, тут же изложила свои волнения на страницах письма.

«Как я расстроилась, что ты опять простудился, так сильно, что даже не могу тебе передать словами. А теперь без меня ты, естественно, не сможешь нормально вылечиться, и кашель будет продолжаться до бесконечности. Я тебя прошу, позаботься о себе ради меня и никогда не одевайся перед открытым окном, тем более при этом холоде. А когда ты возвращаешься с прогулки мокрый от испарины, это очень опасно. Можно запросто схватить воспаление легких. И если рядом нет надежного врача, чтобы лечить тебя, и меня, чтобы ухаживать за тобой, это тревожно, уверяю тебя».

Александр III почти ничего не писал о государственных делах и заботах. Это жене было неинтересно. О душевном состоянии и о своей домашней жизни сообщал подробно. «Твою телеграмму из Севастополя я получил в 3 часа; воображаю, какая радость встретиться с Жоржи и как он был счастлив увидеть наконец тебя и Ксению. Как тяжело и грустно не быть с вами в эту счастливую минуту, с нетерпением жду свидания с милым Жоржи, а теперь, пока вы счастливы и рады, я грущу и тоскую здесь один! Какое счастье, что Миша и Ольга со мною, а то было бы невыносимо» (24 мая 1891 года).

«Жду с нетерпением твоего первого письма, но не знаю, когда получу его. Скучно и пусто без тебя здесь (в Гатчине), и весь день как-то иначе, всё не то; отвратительно оставаться одному и опять быть в разлуке с тобой, милая душка Минни!» (26 мая 1891 года).