Мария Башкирцева. Дневник

Но все-таки это лучше, чем я; я всегда жила в среде малоартистической, в детстве я взяла всего несколько уроков, как все дети; потом уроков пятнадцать в продолжение трех или четырех лет, потом опять все та же среда… Таким образом, выходит шесть лет и несколько месяцев, но в это же время я путешествовала и была сильно больна. Наконец… где же я?

Достигла ли я того, чего Бастьен-Лепаж достиг в 1874 году? Этот вопрос неуместен.

Если бы я сказала при других, даже при художниках, все это про Бастьена, они решили бы, что я сошла с ума, одни – с убеждением, другие – из принципа и не желая признать превосходство младшего.

5 апреля

Вот мои проекты.

Сначала кончу картину в Севре. Затем снова примусь серьезно за статую, это по утрам, а после завтрака – этюд нагой натуры, эскиз уже сделан сегодня. Это продолжится до июля. В июле я начну «Вечер». Картина будет представлять большую дорогу без деревьев; равнина, дорога, сливающаяся с небом, закат солнца.

На дороге телега, запряженная двумя волами… и наполненная сеном, на котором лежит на животе старик, опершись подбородком на руки. Профиль черным силуэтом выделяется на закате. Быков ведет мальчишка.

Это должно быть просто, величественно, поэтично и т. д. и т. д.

Окончив это и две или три из начатых небольших картинок, я уеду в Иерусалим, где проведу зиму ради моей картины и моего здоровья.

И в будущем мае Бастьен признает меня великой художницей.

Я рассказываю все это, потому что интересно видеть, что делается с нашими проектами.

7 апреля

Сегодня вечером у нас обедает Жулиан. Этот Жулиан находит великое удовольствие в том, чтобы говорить ужасные вещи на мой счет. И злая я, и нет во мне ничего женственного, и голова у меня фантастическая, и тому подобное… Я уж и не берусь припомнить, сколько он мне наговорил всяких ужасов, в конце концов все же лестных для меня… А после мы болтали о живописи.

12 апреля

Жулиан пишет, что моя картина переставлена.

13 апреля

Я остаюсь дома, чтобы ответить неизвестному (Гюи де Мопассану), т. е. я-то именно и есть неизвестная для него. Он успел уже три раза ответить. Это не Бальзак, которого боготворишь целиком. Я сожалею теперь, что обратилась не к самому Золя, а к его лейтенанту, у которого, впрочем, есть талант, и большой. Из молодых мне больше всего нравится он. Я проснулась в одно прекрасное утро с желанием побудить настоящего знатока оценить по достоинству все то красивое и умное, что я могу сказать. Я искала и остановила свой выбор на нем.

18 апреля

Как я и предвидела, все кончено между нами – между писателем, которому я хотела довериться, и мной. Его четвертое и последнее письмо глупо и грубо.

И действительно, как я ему и сказала в своем последнем ответе: для таких отношений требуется безграничное поклонение со стороны лица, остающегося в неизвестности. Думаю, что он недоволен, но мне это глубоко безразлично.

Какое это несчастье – быть столь требовательным!

Где то живое существо, перед которым я могла бы вся преклониться?!

Бальзак – в могиле, Виктору Гюго – 82 года, Дюма-сыну – шестьдесят. Он все-таки один из тех, которым я поклонялась и удивлялась.

23–27 апреля

Розали принесла мне с почты письмо от Гюи де Мопассана. Пятое письмо лучше других. Мы уже не сердимся друг на друга. И к тому же он поместил в «Gaulois» прелестную хронику, она меня совсем смягчила.

Как это любопытно! Этот человек, которого я совершенно не знаю, занимает все мои мысли. Думает ли он обо мне? Зачем он пишет мне?

29 апреля

Я занята ответом Гюи де Мопассану.

Ничего другого я и не могла бы сейчас делать: я со страшным нетерпением жду лакировки моей работы. В самом деле, литература меня слишком захватила! Прочь Дюма, Золя, все вы! Я выступаю! С каким трепетом я раскрою «Figaro» и «Gaulois»! Если они станут молчать, какое это будет глубокое несчастье! А если они будут говорить, что скажут они? Когда я подумаю об этом, сердце замирает, а после начинает тихо, тихо биться.

30 апреля

Несчастье не так уже велико, так как «Gaulois» говорит обо мне очень хорошо. Обо мне отдельная заметка. Это большой шик, ибо Фуко, тот же Вольф в «Gaulois», и «Gaulois» появляется с отчетом о Салоне в один день с «Фигаро» и, кажется, имеет такое же значение.

«Вольтер» печатает заметку в том же роде и отзывается обо мне, как и «Gaulois». Это главные органы.

«Journal des Artst», который печатает отчет «с птичьего полета», также называет меня. «Intransigent» в своей заметке отзывается обо мне тоже хорошо. Другие журналы тоже мало-помалу дадут свои отзывы. Только «Фигаро», «Gaulois» и «Вольтер» делают это в первое же утро выставки.

Довольна ли я? Это вопрос простой. Ни слишком довольна, ни слишком недовольна…

Довольна как раз настолько, что не прихожу в отчаяние, вот и все.

Я вернулась из Салона. Мы поехали туда только в полдень, а вернулись только в 5 часов, за час до окончания. У меня мигрень.

Мы долго сидели на скамейке, перед картиной.