Мария Башкирцева. Дневник

Вопрос о «кристаллизации» любви интересует меня живейшим образом; я уверена, что можно было бы написать целый том о «кристаллизациях» совершенно невинного характера, ни к чему особенному не приводящих.

Вот я, например, для которой любовь полная мыслима только в браке, или вообще всякая другая девушка или замужняя женщина с твердыми принципами – мы тем не менее вполне доступны внутренним движениям, характеризующим «кристаллизацию». Только эта кристаллизация не завершается; нужно, впрочем, заметить, что слово кристаллизация мне не нравится, но, как говорит Стендаль, оно позволяет избегнуть длинной объяснительной фразы; итак, я употребляю его. Кристаллизация начинается. Если «объект» имеет все совершенства, мы отдаемся этому внутреннему процессу и доходим до любви, т. е. любим; главное, разумеется, в том, чтобы действительно любить, а не практиковать то, что у Александра Дюма называется «любовью». Если же «объект» не имеет нужных совершенств или мы открываем в нем недостаток – будь то безобразие, что-нибудь смешное или какой-нибудь умственный недочет, – дело останавливается на полдороге. Я думаю также, что можно остановить его усилием собственной воли.

17 июля

По-прежнему преисполнена кристаллизациями – увы! – беспредметными.

22 июля

Вчера вечером поставила себе на груди мушку, в том месте, где болит легкое. Решилась-таки наконец; это будет желтое пятно на три или четыре месяца; но по крайней мере – я не умру в чахотке.

25 июля

М.Х. приносит нам два бюста, купленных по сто франков за каждый.

Мы оставляем его обедать. Он имеет вид очень растерянный, хотя и старается придать себе некоторый апломб. Говорят, что он беден. Все это очень тяжело; мне так стыдно, что за две художественные работы я дала цену какой-нибудь шляпки. А между тем вместо того, чтобы быть с ним любезнее обыкновенного, я под влиянием всех этих чувств сделалась по виду только еще менее радушной; и мне это ужасно досадно. Бедный человек скинул свое пальто и положил его на диван… Он совсем не разговаривает. Мы занимались музыкой; это сделало его несколько более развязным, а то он совсем не знал, как себя держать. Я не усматриваю в нем большого ума, а между тем, судя по его таланту, он должен быть интеллигентом. Но мы совсем не умели обращаться с ним так, чтобы он чувствовал себя свободно; вообще, это какая-то дикая натура; он должен быть горд и очень несчастен. Но во всяком случае, дело в том, что он беден, а я купила два бюста за двести франков! Мне так стыдно. Я хотела бы послать ему еще сто франков, потому что имею капитал в сто пятьдесят франков, да не знаю, как бы это сделать.

26 июля

По отношению к картинам – у меня теперь самое неопределенное время; глиняные группы все размочены, кроме одной, еще не установленной. Ну, в такое-то время и нужно, разумеется, появиться Сен-Марсо! На сцену выходят сердцебиения, кристаллизации и пр. Я надеваю, снимаю и опять надеваю два платья, заставляю его долго ждать и, наконец, принимаю его, нескладно одетая и красная.

Он очень интересен: по-прежнему негодует против современной школы натуралистов и «человеческих документов».

Нужно суметь найти то нечто, составляющее искусство и неподдающееся объяснению.

Я понимаю, но… Он видел только мою ничтожную группу и сказал, чтобы я так и продолжала ее, вот и все! Я не получила никакого комплимента, только за этот вечный портрет Дины, который находят почему-то очень удачным… Он очень мил, Сен-Марсо, оригинален, остроумен, нервен, порывист; он не стесняется резко судить обо всем; это лучше, чем лицемерная манера признавать талант во всяком встречном-поперечном. Он видел моих мальчиков и говорит, что это еще не Бог весть как трудно – делать эти штучки, всех этих мужиков, мальчишек – словом, все эти шаржи. А вот сделайте-ка вещь красивую, изящную, тонкую и в то же время характерную – вот где трудность! И главное, вдохните в нее то необъяснимое нечто, которое и составляет искусство и которое мы находим только в собственной душе…Ну что, разве я не говорила того же самого? Итак, долой ничтожных копировальщиков, фотографов-натуралистов!

3 августа

Бастьен-Лепаж может привести в отчаяние. Изучая природу вблизи и желая вполне передать ее на полотне, невозможно не думать все время об этом огромном художнике. Он владеет всеми тайнами эпидермы. Все, что делают другие, все-таки остается только живописью; у него – это сама природа. Говорят о реалистах; но эти реалисты сами не знают, что такое реальности: они просто грубы, а воображают, что это правдивость. Реализм состоит вовсе не в изображении грубо простых вещей, но в выполнении, которое должно быть совершенным.

Я не хочу, чтобы это была живопись, я хочу, чтобы это была настоящая кожа, чтобы все это жило перед моими глазами!

5 августа