Мария Башкирцева. Дневник

На вокзале к нам присоединился г-н Г., и мы вернулись домой вместе. В вагоне он представил нам герцога Падуанского, дядю этого кроткого М., и еще кое-кого.

Говорили о политике, об искусстве, о ниццском обществе времен империи, от которого еще сохранились кое-какие остатки. Я рассказала им некоторые новости из жизни этих остатков имперского beau monde’a.

Должно быть, я была мила и говорила умно, потому что меня слушали, казалось, с большим удовольствием, особенно герцог Падуанский. Не правда ли, приятно ехать в Версаль и возвращаться оттуда в обществе бонапартистских депутатов?

– Скажите, пожалуйста, как… Какого мнения ваша партия о К.? Кто ваш герой? Кто ваш оратор? Кто вас защищает?

– Нельзя, конечно, отрицать… как бонапартист… как оратор он имеет крупные достоинства… Но он совсем не тот человек, за которого многие еще принимают, К. не смельчак и сорванец, каким его считают. Ни разу в жизни он не кипятился. Всегда он действует по расчету, и только по расчету. Надо сознаться, что он великолепно играет раз принятую на себя роль! Чему действительно надо удивляться в нем – так это его поразительному хладнокровию, которое никогда ему не изменяет. Но мужество?..

– Что же, мужество!..

– Понятно, нельзя совершенно отрицать за ним мужества. У него было семнадцать дуэлей, и некоторые из его противников стреляли лучше его. Но он ловок, почти так же ловок, как и мужествен. Это в полном смысле южанин, вплоть до ловкости.

Так, например, ему как-то удалось удивительным образом выпутаться из истории с Клемансо и еще с одним.

Если бы он принял их вызов, то это значило бы идти на верную смерть. Будь он действительно тем смельчаком, каким его считают, он не стал бы рассуждать. Но он сказал себе: меня все знают, меня ожидает блестящая будущность, женщины благосклонно относятся ко мне… и он не дрался. Удивительнее всего в этой истории то, что все нашли его правым!

Что касается меня, то я порицаю его за это, потому что, по-моему, когда оскорбление нанесено, нужно…

12 марта

Когда я думаю о Пинчо, который теперь окончательно пропал, у меня сердце сжимается.

Я очень любила его, и эта потеря для меня почти то же, что смерть Валицкого.

Особенно когда я подумаю, что это маленькое животное теперь в чужих руках, что оно скучает обо мне и я больше не увижу его маленькой мордочки и его необыкновенных черных глаз и носика… Ну, вот, я уж и плачу…

О, шут возьми! Я думаю, право, что предпочла бы видеть С. или не знаю кого еще раненным, больным, на том свете, чем лишиться моей собачки, которая так любила меня. Я чувствую искреннюю печаль, и мне дела нет до всего остального.

16 марта

Я, право, люблю свое занятие и счастлива сознанием, что с каждым днем убеждаюсь в этом все более и более.

– С некоторого времени, – сказал мне сегодня утром Робер-Флери, – образовалась какая-то граница, которой вы не можете перешагнуть, это нехорошо! С такими действительно серьезными способностями, как ваши, вы не должны затрудняться такими пустяками, тем более что вы обладаете всем, что дается действительно трудно.

Я и сама отлично знаю это! Надо бы поработать над портретом дома, а тут эта вечная домашняя суета!.. Но это более не должно смущать меня, я не хочу. С. ничего не даст мне, тогда как живопись даст мне нечто существенное.

Но понедельник! Я перейду границу, о которой говорит Робер-Флери! Главное – это быть убежденным в том, что нужно достигнуть и что действительно достигнешь.

23 марта

Я обещала вам перейти границу, о которой говорил Робер-Флери. Я сдержала свое слово. Мной были необыкновенно довольны; мне повторяли, что с такими серьезными способностями, как мои, действительно стоит работать, что я сделала удивительные успехи и что через месяц или два…

– Вы будете считаться между самыми сильными, и заметьте, – прибавил Робер-Флери, взглянув на холст отсутствующей Бреслау, – заметьте, что я говорю и об отсутствующих.

– Приготовьтесь, – сказал мне шепотом Жулиан, – приготовьтесь к ненависти со стороны всех здешних, потому что мне еще не приходилось видеть никого, кто добился бы таких результатов в какие-нибудь пять месяцев.

– Жулиан, – сказал Робер-Флери при всех, – я только что должен был наговорить кучу комплиментов m-lle Башкирцевой, которая просто на диво одарена.

Жулиан, несмотря на свою толщину, чуть не подпрыгнул. Так как Робер-Флери дает нам свои указания не за деньги, а просто из дружбы к Жулиану, то весьма понятно, что он счастлив, когда ученицы интересуют учителя.

Все другие переходят к краскам когда кто хочет, но так как я нахожусь под особым руководством Робера-Флери, который сам пожелал этого, то я не делаю ничего без его приказания. Сегодня он велел мне делать время от времени какие-нибудь natures mortes, пока самые простенькие, чтобы привыкнуть распоряжаться с красками. Вот уже второй раз, что он говорит мне о живописи.

Я ему напишу на будущей или послебудущей неделе голову моего скелета с книгой или что-нибудь в этом роде.

25 марта