Mari_Rutkoski_-_Prestuplenie_pobeditelya

Кестрел осталась стоять на своем месте. Стекло начало затуманиваться.

«Слова "нет" не существует, Кестрел. Есть только "да"».

Через окно снова ничего не было видно.

Кестрел отошла от него. Смотреть все равно было не на что.

* * *

Дни шли один за другим.

При дворе устроили представление. Выступал певец-геранец. Его голос был неплохим. Но более высоким, чем у Арина. Более тонким. Кестрел разозлилась, слушая, как голос этого неизвестного мужчины скрипел, пытаясь выйти за границы доступного ему регистра. Мелодия была плохой, писклявой. В ней не звучало ни капли силы голоса Арина, ни капли его грациозной упругости.

Кестрел тщательно оберегала воспоминание о песне Арина. Та песня лежала в ее сердце, будто медовый бальзам. По мере того как представление продолжалось, Кестрел начала беспокоиться, что музыка, которую она слышит сейчас, займет в ее душе место воспоминания о песне Арина. Он больше никогда не будет для нее петь. Что, если она утратит даже память о том, как однажды он спел для нее? Она опустила руки вдоль своего кресла и крепко сжала их в кулаки.

Наконец представление закончилось. Зрители встретили молчание певца своим собственным. Никто не стал аплодировать: не потому, что каждый сумел оценить дурное качество музыки; просто не было смысла аплодировать рабу, пусть даже он больше им не являлся. А Кестрел, которая ни на минуту не забывала, что этот мужчина собой представляет и чего ему не достает, также аплодировать не собиралась.

* * *

С собственными занятиями музыкой у нее дело тоже не шло. Рояль приносил совсем мало успокоения, да и то, что он приносил, казалось ложью. Кестрел начала изобретать нечто, что считала импровизацией, стараясь сделать мелодию как можно более сложной. А затем ноты стали толкаться, сжиматься и оставлять паузы, которые она не могла заполнить.

Ее мелодия не была импровизацией. Импровизации — удел солистов. То, что сочиняла она, оказалось дуэтом.

Вернее, не дуэтом... А лишь одной его половиной.

Кестрел опустила крышку на клавиши.

* * *

Она изобрела такую версию «Клыка и Жала», в которую могла играть в одиночку. Она начала соревноваться с призраком. С самой собой. Складилище — стопка карточек на столе, откуда игроки набирали свою комбинацию, — постепенно уменьшалось, а затем все карточки оказались на столе лицевой стороной вверх, будто некая окончательная истина, которую ей следовало бы осознать. Тигр оскалил зубы. Паук плел свою паутину. Мышь, рыба-камень, гадюка, оса... Внезапно черные гравировки на карточках из слоновой кости стали невероятно четкими, а затем расплылись под взглядом Кестрел.

Кестрел перемешала карточки и начала сначала.

* * *

Она пригласила на бал Джесс. В письме она почти умоляла подругу приехать. Пришло ответное письмо Джесс: она приедет, разумеется, она приедет. Она пообещала остаться с Кестрел по меньшей мере на неделю. Кестрел ощутила ужасное облегчение.

Но ненадолго.

* * *

Кестрел посещала чаепития с дочерьми и сыновьями высокопоставленных офицеров. Она ела канапе, сделанные на модном белом хлебе, который был отвратителен на вкус, потому что ради цвета в него добавляли толченый мел. Кестрел притворялась перед самой собой, что сухое ощущение в горле полностью зависело от хлеба и не имело ничего общего со все растущим чувством разочарования по поводу того, что Арин до сих пор не явился, хотя дни шли своим чередом.

* * *

В последнее утро перед балом, когда дворцовые наблюдатели за погодой предсказали собирающуюся в горах бурю, которая перекроет проход в Геран еще до заката, Кестрел стояла на скамеечке для примерки, а портниха прикалывала булавками к ее бальному платью полосу серебристого кружева.

Это были заключительные штрихи. Кестрел опустила взгляд на струящиеся каскадом ткани. Цвет сатиновой основы был непостоянен. Иногда он напоминал жемчужину, извлеченную из раковины. А затем падающий из окна свет тускнел, и платье становилось темным, начинало играть тенями.

Кестрел устала от долгих часов стояния на скамеечке портнихи и пыталась думать обо всех тех взглядах, которые встретят ее, когда она войдет в бальную залу. О сплетнях, которые кружились по дворцу, насчет деталей столь несущественных, как ее выбор платья. Она слышала, что на это делали ставки. Целые состояния могли быть выиграны или утеряны в зависимости от того, что она надевала.

Кестрел подняла взгляд от платья и обратила его на тяжелые снежные облака, которые собирались в небе. Она смотрела так, будто окно стало ее единственным выходом, а каждое облако было камнем, которыми ее пытались замуровать в комнате.

Портниха была геранкой. Она была освобождена вместе с остальным своим народом, когда император издал почти два месяца назад свой указ. Почему Делия осталась в столице, вместо того чтобы вернуться в Геран, Кестрел не знала. Она не спрашивала, а сама Делия заговаривала редко. В этот день она тоже ничего не говорила, а молчаливо и с явным мастерством прикалывала кружево. Однако один раз ее серые глаза метнулись вверх и посмотрели на Кестрел.