Маргиналы и маргиналии

Кухонное окно упирается в окно жильцов напротив. Сначала, когда Люба разошлась наконец-то с мужем и переехала в эту квартиру, окно напротив было завешено пестрым полосатым одеялом, серапе. Бедные мексиканцы там жили. То ли у них дела хорошо пошли и они переселились в более веселое место, то ли, наоборот, выгнали их за неуплату. Может, даже депортировали. Появились занавесочки с оборочками, каких в городе никто не вешает, – небось, приехали из какого-нибудь буколического штата молодые, только что поженившиеся. И вправду через некоторое время там начал плакать младенец.

И вот Любка мне признавалась в наших бесконечных телефонных разговорах, что слушает его плач по ночам с жадностью и сочувствием, придумывает спросонья, как пойдет и предложит свои услуги за бесплатно, будет нянчить чужого ребеночка, нюхать его… Такая была наша Люба.

Занавесочки соседские, конечно, быстро почернели от городской копоти. Потом соседи начали кричать, ссориться – и съехали. Теперь висят бамбуковые шторы, с некоторой претензией на современный стиль. Судя по гремящей музыке, живет там человек десять студентов.

А у Любы все эти годы провисели пластмассовые жалюзи, которые она постоянно собиралась сменить или, по крайней мере, вымыть.

Но менять ей надо было, конечно, жилье. И вообще жизнь.

– Какая жуткая, варварская музыка, – говорит Вера. – Я читала в одной статье, что это поколение оглохнет к сорока годам.

– То же самое говорили наши родители про нас.

– Что? Ты всегда под нос бормочешь. Нет, перейдем лучше в гостиную, я тут сама себя не слышу.

Ну перешли. Видно, что Верка подавляет в себе желание передвинуть мебель, отлепить со всего желтые бумажки с ценами. Торшер она все же переставила, чтоб стол был освещен. Уют, что ли, пытается создать? Клеенку вытерла. Есть можно прямо из картонных коробочек, но бокалы пришлось взять из шкафа. Вера их долго и подозрительно отмывает. Знаю, кипятком бы обдала, если б не мое присутствие.

Вот и Любка так, вечно тонула в мелочах. Как будто цель нашего существования – решить все мелкие бытовые проблемы. Всегда они говорили между собой о какой-то ерунде. Детали, мелочи… Верка все в подробностях знает про Любину болезнь – как будто болезнь важнее смерти.

Теперь по программе должен начаться задушевный разговор. Однако с годами потребность выговориться и особенно способность выслушивать у меня сильно поубавились. Тем более с Веркой. Раньше, если мы встречались по двое, то обычно пользовались случаем и перемывали косточки отсутствующей третьей. И эти перемытые косточки так долго варились на маленьком огне взаимного раздражения, мелких обид, тесных родственных склок… Крепкий получился навар.

Но что можно сказать о человеке, так окончательно отсутствующем? Не могу же я сказать Вере, что всякое общение с Любкой, даже после ее смерти, уводит назад, в убожество нашей юности. Что она была прекраснодушной растяпой, неизвестно зачем для всех выкладывалась. На свою жизнь у нее времени не хватало – и чем кончилось? Она первая не уследила, не справилась, допустила смерть в наш круг.

Дружба у нас началась лет сто назад. Весной, перед экзаменами, мы пошли в парк гулять втроем. И встретили цыганку. А потом ели мороженое в кафе.

– Вера, ты нашу цыганку помнишь?

– Прекрасно помню! У меня тогда пропало только два рубля, а заначка была припрятана, потому что я никогда не кладу все наличные в сумочку. У меня до сих пор эта привычка сохранилась, это очень разумная привычка. Иначе что бы мы тогда делали? А так даже хватило пригласить вас, девочки, в кафе-мороженое. Помнишь?

Не только помню, а вижу и вкус чувствую: кафе, павильончик с дачными белыми решетками. Ядовито-зеленый мятный сироп растекается по трем аккуратным шарикам сливочного мороженого в ледяной, запотевшей металлической вазочке. Попросили у официантки три ложечки, но она только рявкнула, и мы едим одной по очереди… Солнце светит прямо на наш стол, солнце еще нежаркое, а листва уже появилась, но еще слабо-зеленая. Не такая яркая, как сироп, который, конечно, чистая химия. Но зато как вкусно!

Мне вообще тогда казалось, что ничего лучшего в нашей жизни не предстоит. Не в том смысле, что кафе-мороженое было таким уж роскошным, а в том, что мы от жизни ничего особенного не ожидали. Такое было наше поколение, такие времена. Жизнь перед нами была разграфленной бумажкой, все заведомо известно, все предсказуемо…

А ведь все оказалось непредсказуемо. Например: вот Вера – хорошо сохранившаяся дама со следами былой красоты. Хотя сохранять ей было совершенно нечего, я-то знаю. Красота у Веры благоприобретенная. Новодел. В молодости она была брюнеткой и постоянно зубами маялась. А теперь – платиновая блондинка, зубы белоснежные. Такая в ней появилась дорогостоящая шелковистость. И осанка величественная, поддерживается йогой и услугами персонального тренера. И нос свой унылый она немножко подправила с предыдущей нашей встречи.

Это она для любимого старается. Для своего любимого бизнеса. Необходимо соответствовать положению и доходам.