Марфа-посадница

Понесла гостинцы. Доброй бабушкой ступила в терем Якова Короба. Яков залебезил — не ждал, не чаял, мол! Не чаял… Капа тоже низила глаза. Худо ли жилось у свекровы? Ваня, маленький, застеснялся было. До чего похож на Митю! Сердце защемило враз.

— Иди, Ванятка, сюда, баба Марфа станет сказку сказывать!

Подошел, не забыл все же.

— Каку тебе, стару, нову?

— Баран, золоты рога!

Вспомнил! Маленькому все говорила. Посадив на колени, Марфа начала:

— Жили-были дедо да баба. Детей у них не было никого. Вот и задумали: давай слепим из глины паренька! И слепили, и он заходил, засмотрел. Ходит и ходит. Вот раз дедко ушел в лес, дров сечцы, а бабка сидит, прядет, паренька глиняного послала за клубом. А Глиняшка етот входит: «Бабка, бабка, ты цто знаешь?» — «А цто мне знать?» — «А я съел клуб с веретешком, семь печей калачей, семь печей хлебов, семь печей мякушек, быка-третьяка и тебя, бабку с прялкой, съем!» — Хам! И съел. И пошел по дорожке. И идет дедко навстречу, с топорком…

Ванятка прыгал на коленях, подсказывал:

— И девку с ушатом съел!

— Да, и дедка и девку. И идет жонка с коромыслом. «Жонка, жонка, ты цто знаешь?» — «А цто мне-ка знать?» — «А я съел клуб с веретешком, семь печей калачей, семь печей хлебов, семь печей мякушек, быка-третьяка, бабку с прялкой, дедка с топорком, девку с ушатом, и тебя, жонка с коромыслом, съем!» — Хам! И съел.

— И идет баран, золоты рога! — торопил Ванятка.

— Погоди, не вдруг! И идут семь косцей с косами. Ну, говори сам!

— «Косцы, косцы, вы цего знаете? А я съел семь пецей калацей, семь пецей хлебов, семь пецей мякушек, быка-третьяка, бабку с прялкой, дедка с топорком, девку с ушатом, жонку с коромыслом, и вас, косцей с косами, съем!»

— Хам! И съел! — закричал Ванятка, ликуя. — И теперь баран!

— Да, всех поел, как великий князь Московский! — отозвалась Марфа. И идет навстречу ему баран, золоты рога. А баран-то и говорит: «Как ты меня будешь исть? Ты стань под горку, а я на горку. Рот-от открой, а глаза закрой. Я разбежусь да тебе прямо в рот и заскочу». Глиняшка стал, а баран разбежался, да в брюхо-то ему и ударил, рогами-то. Глиняшка и рассыпался…

— И все побежали! — воскликнул Ванятка. Глазенки блестят, нравилось, что спаслись, и не пропал ни который.

— Да, и все выбежали, и все запели:

Nпасибо те, баран, золотые рога!

Nпасибо те, баран, золотые рога!

Aосказав сказку, Марфа ласково поерошила Ванятке волосы. От внука не хотелось уходить. Снохе сказала просто:

— Приходи, Капа! Завсегда рады, не обижай!

Ванятка тут же уцепился за подол — не отпускать. Капа осторожно обняла сына, отводя ручонки:

— Ты пусти бабу, ты скажи: баба Марфа, к нам гости!

— Баба Марфа, гости к нам! — закричал Ванятка.

— Ладно, малыш. — Марфа расчувствовалась, расстроилась даже.

К самому Коробу, на его половину, зашла уже не такая. Будто просто навестить. Не была давно, сказал бы, что деется. Про московские дела выслушала молча, покивала головой. Глядя в мягкие, осторожные Коробовы глаза, спросила:

— Ну и как? Сдружились? Слыхала, совсем суд забирают городищенские у вас?!

Короб смешался.

— Марфа Ивановна, давно ты не была в Новом Городе! Времена-ить уже не те. Многие и обижены, и откачнулись после Шелони-то…

— Видала. Знаю. Дмитрия на борони потеряла, где Василий твой рать новгородскую… Прости, может, не то слово, не так молвила, а все мы в обиде, и все в ответе! И твое дело, и Казимерово — не сторона. Ну, прощай.

Капу-то отпущай иногда. Мити нет — на внука поглядеть!

После сама себя укоряла, что не сдержалась. Да и то сказать, о чем думают только? Перед Пишей, наедине, изливала душу:

— Слыхала я, как служат князю Московскому! И страшно, и грозно, а боле того страшно! Не знать — пожалуют, не знать — казнят! Это теперь он еще ликуется с ними, а всю волость под себя заберет — ужо и им, что нам, будет! Пока сила есть, — отбитьце, а силы нет, — и золото не помога!

Марфа с того посещенья словно бы ушла в дела хозяйственные. Но как-то побывала у Офонаса. Посидели мирно, двое стариков, помолчали о прошлом.

Ненароком лишь спросила, кого с февраля степенным думают выбирать.

— Фому Андреича? Курятника? — переспросила она с чуть приметною насмешкой.

— Да уж, курятник он и есть, хорь-курятник! — ворчливо отозвался Офонас Груз.

— За то, что отличился перед князем Иваном, рать ко Пскову водил… раздумчиво протянула Марфа. — Лучше бы уж Луку вашего!

— Лука…

— Или Феофилата!

Офонас повел глазом, пожевал, подумал:

— А ты, Марфа, хитра-мудра по-прежнему. Почто бы?! Феофилат извилист, а все нашей стороны!

Были и еще разговоры, споры, речи и пересылки, жалобы аж до Москвы, а вышло по-Марфиному, выбрали степенным Феофилата Захарьинича, Филата Скупого, Порочку — как прозывали все прижимистого, хитроглазого загородского посадника.

Будто не заботилась о том, а дом опять стал наполняться. Зачастил Савелков. Григорий Тучин появился было, сочувствие выразить, и так просто, по-матерински встретила его Марфа Ивановна, так невзначай напомнила о совместных делах двинских, что и еще пришел, и еще, и еще.