Марево

Вошли они въ грязную, темную хату; нестерпимая духота и вонь, какъ въ хлву, сразу сшибли Русанова, такъ что онъ пріостановился на порог. При всемъ томъ стны были чисто выблены, въ печи виднлось нсколько горшковъ, и даже надъ божницей висло ожерелье изъ маленькихъ красныхъ тыквъ. На полог подъ овчиннымъ тулупомъ охалъ старикъ.

— Що вінъ? спросила Инна у старухи, вроятно жены больнаго.

— Та же нездужае, {Боленъ.} зовсмъ смерзъ…

— Замерзъ, подумалъ Русановъ съ удивленіемъ.

Инна пощупала пульсъ у больнаго, передала старух стклянку и проговорила со вздохомъ: "давай, какъ прежде".

— Ничего нельзя сдлать, грустно говорила она Русанову на улиц,- старику скоро девяносто лтъ, это просто дряхлость; а все не хочется умирать! Удивительно!

— Это ужасно, говорилъ Русановъ, гд жь она хваленая опрятность Малоросса? Надо во что бы то ни стало развить эстетическія наклонности въ народ…

Проговоривъ это, Русановъ засмялся. Инна такъ свистнула, что хоть любому ямщику.

— Каково жь это! Эстетику проповдуетъ… Да у васъ бабки повивальной нтъ во воемъ околотк! Эстетику! Вы бы хоть Ивана Купалу изъ головы ихъ выбили, и то большое спасибо можно сказать; а то вотъ не угодно ли полюбопытствовать, какъ у васъ слушаются запрещенія начальства прыгать черезъ огонь? {Обычай прыгать черезъ костры въ ночь на Ивана Купалу, не смотря на запрещеніе, сохраняется во всей первобытной чистот.} сказала Инна, отворяя дверь въ другую хату.

На солом лежала молодая двушка, лтъ двадцати двухъ, съ блыми, какъ ленъ, волосами, большіе на выкат голубые глаза ея съ безпредльнымъ изумленіемъ окинули вошедшихъ, и остановились на Инн. Странная улыбка скользнула по губамъ, и лицо спряталось въ подушку.

— Не бійсь, Посмитюха; это я, а се братікъ мій, говорила Инна.

Двушка тихо подняла голову и улыбнулась подсвшей къ ней Инн, поглядла ей въ глаза, погладила по голов.

— Я тебе люблю, проговорила она тихимъ протяжнымъ голосомъ, достала изъ-за пазухи два яблока и подала Инн. — Тото кислыя; я знаю, ты любишь кислыя… Что жь ты долго не приходила? Гд была? Тамъ?

Двушка махнула рукой на окно и улыбнулась.

Лтъ пять назадъ, позднею осенью, пошли крестьяне обмолачивать хлбъ и нашли забившуюся въ скирду двочку. Она дрожала въ одномъ поношенномъ сарафанишк и на вс ихъ разспросы только отмахивалась руками, да улыбалась, потомъ вскочила и пропала въ садахъ. На другое утро опять въ скирд. "Возьмить іі, тетко Маруся, въ васъ нема дтокъ," поршили люди. Вдова взяла ее къ себ, отогрла, накормила и вечеромъ, присвъ къ постели новой питомицы, стала ей шить плахту. На утро постель оказалась пустою; потолковали люди, погоревала тетка Маруся "ну, знать така іі доля". Глядь! къ ночи идетъ бгдяжа къ Марус, сла за столъ, вечеряетъ. Такъ и прижилась на хутор; помщики выхлопотали ей видъ, и люди вс къ ней привыкли. Бывало, мужикъ рубитъ дрова въ лсу, начинаютъ на него сыпаться жолуди; онъ такъ и знаетъ, что это "Посмитюхо" взлзла на дерево, и только крикнетъ: "а ну, кажи ліку {Лицо.}, не ховайсь". Изъ зелени покажется смющееся личико и опять спрячется. Часто мельникъ, неся кули по лстниц, заставалъ ея на самомъ верху. Она выскакивала изъ темнаго угла и съ хохотомъ пробгала мимо его. "Бачъ бсівска двчина, якъ злякала {Съ польскаго — испугала.}, говорилъ онъ, выглядывая въ окно; и бсівска двчина съ ловкостью блки проскакивала взадъ и впередъ межь вертвшихся крыльевъ втряка. А тамъ опять пропадетъ дня на два, на три. Такъ и не добились люди, "чья вона така, віткіля". Говорила она какимъ-то смшаннымъ нарчіемъ: и русскія, и малорусскія, и вовсе непонятныя слова. Пытались учить ее хозяйству. Старая Маруся подзоветъ ее бывало, и долго толкуетъ какъ хлбы мсить; та стоитъ, смотритъ, поворачивая голову съ боку на бокъ, улыбаясь, — вдругъ щелкнетъ пальцами, прыгнетъ на порогъ; только ее и видли. А какъ осенью налетаютъ маленькія пичужки, называемыя въ народ "посмитюхами", и бгаютъ по грязи съ маленькимъ пискомъ, кивая на ходу бленькими головками, то хуторъ такъ и прозвалъ ее "Посмитюхой".

— Ну теперь покажи ногу, говорила Инна, — что, небого, небось упрыгалась.

Посмитюха выставила изъ-подъ одяла обернутую въ холстъ ногу. Инна стала ее, разбинтовывать. Русановъ тоже подошелъ, но не могъ удержать конвульсивную гримасу, увидавъ на грязномъ тл красную рану обжога.

— Дайте мазь; да не падайте въ обморокъ, сказала Инна, замтивъ его отвращеніе, и принялась намазывать на тряпки.

— Вотъ это ей питье, передала она Марус графинъ:- да не давайте ей вставать; разбередитъ, такъ и безъ ноги останется… Ну, теперь я къ вашимъ услугамъ, обратилась она къ Русанову, и взявъ его подъ руку, вышла на улицу.

— Однако, сказалъ тотъ, — нужно много смлости, чтобы брать на себя отвтственность въ такихъ важныхъ, случаяхъ, гд и докторъ не всегда успшно дйствуетъ…