Маресьев

Короткие пулеметные очереди то и дело раздаются в высоте. Самолеты сходятся в смертельной схватке, расходятся снова, норовя обмануть друг друга. Наконец небо озаряется яркой вспышкой, за одним из самолетов протягивается длинный хвост дыма, и машина, распадаясь на части, плавно и безвозвратно идет к земле».

В памяти Маресьева тоже отложились жаркие воздушные схватки: «Те, кто участвовал в Сталинградской битве, говорят, что таких массовых воздушных боев даже в Сталинградской битве не было! То есть в период Орловско-Курской битвы, в отдельные дни скапливалось по 350 самолетов с обеих сторон! Вы представляете себе! Там вот, когда получали задание на охрану или, как у нас говорят, на барражирование нашего участка сухопутных войск, и вот тебе показывают, в таком направлении идет группа фашистских самолетов…

Посмотришь, — там туча, — здесь, вроде, ясное небо… А потом, когда туча начинает приближаться и силуэты самолетов начинают вырисовываться, и думаешь, а, вот что это за туча! Слушаешь команду ведущего и, соответственно, — тактика… И начинается воздушный бой!

Вот какие массовые воздушные бои были, и наши летчики выходили в них победителями!»

Маресьев наравне со всеми уходил на боевые задания. Какие жуткие боли испытывал Маресьев — знал только он сам. Но в бою ему было не до чувств, не до ощущений. Все «прелести» своего положения Маресьев вкушал уже после воздушных схваток. Он очень сильно уставал, культи натирало протезами так, что сочилась кровь. Как только Маресьев приземлялся, его уже ждал техник самолета с ведром теплой воды, чтобы их обмыть.

«Возвращаясь с задания, старший лейтенант Алексей Маресьев с трудом вылезал из кабины „Лавочкина“, — свидетельствовал комэск гвардии капитан Александр Числов, — и друзьям иногда приходилось его относить в землянку на руках — от усталости и боли в ногах не мог сделать ни шагу. Нас многое восхищало в нем, но больше всего его нечеловеческое терпение. Так за день намотаешься, что и здоровые ноги едва держат, а тут…»

Между тем слава об отважном летчике, его сбитых самолетах вскоре разнеслась по всему 1-му гвардейскому истребительному авиационному корпусу 15-й воздушной армии.

В один из дней в полк приехал специальный корреспондент «Правды» Борис Полевой, будущий автор «Повести о настоящем человеке», прототипом главного героя которой станет Маресьев. Он решил встретиться с наиболее отличившимися в боях с асами люфтваффе летчиками-гвардейцами. Впоследствии писатель вспоминал: «Битва на Курской дуге продолжала разыгрываться. Писать большой репортаж о ходе сражения было рано, и мысль дать материал о героических летчиках показалась мне весьма перспективной. В полку было самое горячее время. Эскадрильи в бою, прямо в воздухе сменяли друг друга. Командир полка сам был в комбинезоне и шлеме. Не сразу он понял, кто перед ним и что хочет от него, а поняв, даже не заглянул в красную сафьяновую книжечку „Правды“, обычно помогавшую мне раскрывать самые черствые сердца, сказал жалобным голосом:

— Не могу, ни минуты не могу тебе, майор, уделить. Горячка. Сам сегодня дважды в бой ходил. Ступай к начальнику штаба, он в кустах у микрофона, он тебе все расскажет и героев назовет.

Начальник штаба, молодой офицер, сорванным фальцетом руководил по радио воздушным боем. От меня отмахнулся как от комара, но потом, когда до него дошло слово „Правда“, надсадно произнес:

— Бой идет!.. Как вы не понимаете? Две эскадрильи в воздухе. Какие тут разговоры. — И, отдав несколько команд в микрофон, продолжил: — Герои? Пожалуйста, сколько угодно! На выбор… Вот что, идите-ка вы сейчас на летное поле, ребята будут садиться. Смотрите тройку. На тройке старший лейтенант Алексей Маресьев. Наземные донесли: сейчас второго фашиста за сегодняшний день сбил. Еще не подтверждено, но, наверное, действительно, сбил. Вот ловите его и пишите. Хороший, между прочим, парень. Впрочем, в нашем полку все хорошие».

Через несколько минут Полевой уже находился на летном поле, окруженном со всех сторон молодым березняком. После воздушных схваток «Лавочкины» заходили на посадку. Не глуша моторов, покачивая крыльями, они, словно лодки, двигались в сторону своих капониров. Два самолета сели, а еще одного все не было. На аэродроме началась суета. Все — от техников до летчиков — нетерпеливо посматривали то на выцветший холст неба, то на часы. И вдруг как-то неожиданно из-за макушек берез, почти бесшумно, вынырнул истребитель, снизился, коснулся колесами примятой травы, слегка подпрыгнул, потом плавно докатился до леса и замер. Никто из машины не вылезал. На фюзеляже крупно красовалась цифра «3».