Маресьев

Немцы к тому времени отпустили «живой щит» и ускоренным темпом следовали степным шляхом по намеченному маршруту, полагая, что русские больше не прилетят. Однако они ошиблись. Советские истребители и штурмовики, вынырнув из облаков, стремительно атаковали колонну. Начали с головы. Вторым заходом атаковали ее хвост и середину. В сторону грузовиков и бензовозов потянулись огненные очереди пулеметов и «Эрликонов», а затем посыпались бомбы. Тут же огромные языки пламени и клубы черного дыма окутали колонну. В безрассудной панике заметались немцы, находя в этом страшном аду свою погибель.

В те трудные дни и недели подобных побед было до обидного мало. Но Маресьев и его боевые товарищи безмерно радовались им. И все же гораздо чаще, чем врагу, им приходилось ощущать горечь поражений, утрату боевых друзей и товарищей. Противник был сильнее, коварнее.

Каждый раз, поднимаясь в небо на своем потрепанном «ишаке», Маресьев не знал, вернется он вообще на аэродром или нет. Чересчур жарко было в небе. Редко какой вылет обходился без воздушных схваток, зенитных обстрелов. Бытовавшее в летной среде выражение «До обеда еще дожить надо!» родилось не на пустом месте. Бывало так, что утром Маресьев сидел со своим товарищем в столовой за завтраком. Разговаривали, шутили, обсуждали детали предстоящего полета… А на обеде товарищ уже отсутствовал, поскольку не вернулся с боевого задания. Только за два месяца полк потерял десять летчиков. Такой была суровая и беспощадная логика войны, к которой никогда нельзя привыкнуть.

Но были и счастливые случаи. Кого-то из летчиков уже считали погибшим, молча, не чокаясь, выпивали за него наркомовские сто граммов, а он неожиданно, целехенький, после долгих мытарств возвращался в полк. Такая история произошла с лейтенантом Владимиром Балашовым, боевым другом Маресьева. Прикрывая бомбардировщики во время штурмовки, его самолет был подбит, загорелся. Владимир выпрыгнул с парашютом над территорией, контролируемой врагом. Немцы долго искали летчика, но он спрятался в густой траве, а под покровом ночи вышел к Днепру. Шел на восток ночами, а днем пережидал в безлюдных местах. Спустя неделю Балашов, переплыв Днепр, оказался на левом берегу у своих, а потом вернулся в родной полк. И вновь, как и раньше, он вместе с Маресьевым стал вылетать на штурмовки.

Во время вылетов на боевые задания Маресьеву часто приходилось видеть многочисленные колонны беженцев. Они, словно вскрывшиеся после зимы реки, текли и текли на восток — пешие, на машинах и повозках, с тачками и колясками. Из кабины самолета был хорошо виден этот двигавшийся по дорогам разновозрастный и нескончаемый горестный людской поток: женщины с грудными детьми, старики, подростки, отставшие от своих частей военнослужащие. Вместе с ними, поднимая пыль, шли гурты скота, чем-то похожие сверху на огромные плоты.

Видел Маресьев и другие картины, от которых сердце кровью обливалось, а в душе рождался неукротимый гнев мести. Дороги были буквально вымощены трупами этих самых беженцев — женщин, детей, стариков… И не только дороги. В кукурузных полях и полях подсолнуха, где обезумевшие люди искали себе спасение, открывалось взору такое же страшное зрелище. Это были следы варварских, бесчеловечных налетов стервятников Геринга. По определению они не могли спутать беженцев с колонной войск и сознательно творили свое кровавое дело, убивая мирных советских граждан. Тогда как у наших летчиков — мало кто знает — было неписаное правило: не расстреливать немецких летчиков, которые выбросились с парашютом. Они считали, что в воздухе надо драться, а не лежачего бить. Однако ненависть к фашистам от этого не убавлялась. В бою им не было пощады.

Уже после войны, когда с ней «покончили мы счеты», Маресьева не раз спрашивали, изменилось ли его отношение к бывшим врагам. Это был трудный вопрос для человека, который сам не раз смотрел смерти в глаза. И не только смотрел, а видел, как погибали его однополчане и как умирали от пуль летчиков люфтваффе в украинских степях ни в чем не повинные люди.

Человеческая память разборчива и долговечна. Раны заживают, но остаются шрамы и на теле, и в душе. Маресьев ни на войне, ни десятилетия спустя не изменил отношения к тем, кто в него когда-то стрелял и убивал его соотечественников. Для подтверждения этих слов обратимся к воспоминаниям корреспондента газеты «Советская культура» Станислава Бабаева, которому довелось в свое время встретиться с легендарным летчиком. Вот его рассказ, переданный автору книги:

«Это был 90-й год, канун 45-летия Победы советского народа над фашистской Германией в Великой Отечественной войне. Меня, в тот период специального корреспондента газеты ЦК КПСС „Советская культура“, вызвал к себе заместитель главного редактора и дал задание подготовить в тематическую юбилейную полосу коротенькое выступление кого-нибудь из известных и уважаемых фронтовиков. Общее направление материала: война давно закончилась, мы с немцами теперь друзья, времена обид и взаимных расчетов прошли. И так далее…