Мао Цзэдун

Было все это в чисто китайском духе. «Уничтожить оппонента — не значит доказать его вину, — гласит китайская мудрость. — Надо заставить его „потерять лицо“. И если враг переживет позор, с ним тогда можно делать все, что угодно. Ведь только ты будешь решать, вернуть ему „лицо“ или нет. Это и называется дать человеку исправиться». Вряд ли Ленин и Сталин сочли бы такую философию приемлемой для коммуниста, но для китайца это был наиболее искусный способ борьбы с противниками. Конечно, Мао не всегда так действовал. Ведь он был не только китаец, но и член коммунистической партии. И как таковой не мог, разумеется, не признавать «справедливости» большевистских методов кровавой расправы. Но применял эти методы в основном (и это мы видели) только к тем, кого действительно считал «классовыми врагами», не подлежащими исправлению. Или к тем, кого, с его точки зрения, нельзя было использовать даже и «без лица».

Также, кстати, действовал и Гоминьдан. Мы же помним, что хунаньский генерал Хэ Цзянь совсем не хотел убивать Кайхуэй. Все, что нужно было ему от нее, так это публичное покаяние. Гоминьдановский режим на самом деле (по советским меркам) не являлся таким уж кровавым. Полицейские, арестовывавшие коммунистов, всегда, как правило, предлагали им выбор: или смерть, или публичное отречение. И обычно отпускали пленника, если тот выбирал позор. При этом от сломленного человека могли даже не требовать «сдать» бывших товарищей²¹³. Не предательство нужно было китайской полиции, а «потеря лица» коммуниста. Многих раскаявшихся даже брали затем на работу, более того — поручали им исключительно ответственные участки. Все знали: опозоривший себя человек будет особенно рьяно выслуживаться.

Урегулировав внутриармейские отношения, Мао мог теперь вновь сконцентрировать внимание на политических вопросах. Стремительно развивавшаяся ситуация в стране и мире требовала пристального внимания. Обострение борьбы с «правыми» в ВКП(б), связанное с началом сплошной коллективизации в СССР, привело, естественно, к радикализации не только политики Коминтерна в крестьянском вопросе в Китае, но и всей тактической линии ИККИ в национально-освободительном движении. Проявилось это уже в решениях 10-го пленума Исполкома Коминтерна, состоявшегося в Москве в июле 1929 года. Резолюции этого форума были буквально заострены против «правой опасности», якобы грозившей всем коммунистическим партиям. С точки зрения участников пленума, главной ошибкой «правых» было то, что они отказывались видеть «симптомы нового революционного подъема» в мире. Иными словами, «плелись в хвосте» революционных масс.

Решения пленума, полученные в Шанхае в конце сентября, вызвали замешательство в ЦК КПК. Очевидец рассказывает: «В памяти были еще свежи [воспоминания о] путчизме… возмущенные критики по поводу этой линии по-прежнему звучали в ушах… На первых порах большинство Центрального комитета склонялось к осторожной интерпретации этой директивы Интернационала. Они боялись, что если истолкуют ее в чуть более левом духе, все кончится тем, что их головы опять разобьют о стену. Обсуждая текст резолюции с нами, Чжоу [Эньлай] никак не мог решить, как его понимать. Мы вновь и вновь возвращались к слову „подъем“ и даже изучали русский текст». Китайцев смущало это русское слово, имеющее двойное значение — «находиться наверху» и «подниматься»²¹⁴. Они хотели быть абсолютно уверены, что на этот раз русские хозяева не придерутся к ним. А вдруг Исполком Коминтерна осудит их теперь не за «путчизм», а за пассивность? Ведь 10-й пленум ясно назвал «правую опасность» главной в международном коммунистическом движении.