Мао Цзэдун

Вследствие этого в атмосфере, царившей на съезде, радикальные взгляды Мао были, понятно, поставлены под огонь критики. Так, один из делегатов от хунаньской партийной организации говорил: «В провинции Хунань, должен сказать… существует уклон, особая теория тов. Мао. У него была целая система идей. Что он говорил нам? Он говорил, что мы теперь вступили в непосредственную рабоче-крестьянскую революцию, то есть в социалистическую, что знамя Гоминьдана стало черным знаменем, что мы должны теперь выпрягать [так в тексте] свое красное знамя… Я должен также сказать, что мнение тов. Мао о том, что революция уже стала социалистической, получило широкое распространение среди широких масс»¹⁷¹. А вот что сказал сам Цюй Цюбо по поводу позиции некоторых «товарищей» (имелся в виду Мао Цзэдун) в аграрном вопросе: «Нашим лозунгом в борьбе не должна быть конфискация земли у крестьянства. Правда, среди наших товарищей были такие ошибки еще осенью прошлого года, но ЦК был против и по этому вопросу дал свои директивы, указав на неправильность такого взгляда»¹⁷². (Позже ЦК КПК в специальном письме в директивном порядке потребует от Мао «объединиться с богатыми крестьянами», которые наряду со всеми другими земледельцами якобы «выступают в оппозиции дичжу»¹⁷³.)

Критика Мао, правда, не носила уничтожающе-политического характера. Руководство партии в то время не было осведомлено о том, какого курса придерживался Мао Цзэдун в Цзингане. Ругали его в основном за прошлые, как бы уже изжитые ошибки. «Мы до сих пор не знаем, — говорил Чжоу Эньлай, — как они [Мао и Чжу Дэ] относятся к аграрной революции и к организации Советов… Какие формы борьбы принял[и] теперь Мао Цзэдун и Чжу Дэ — мы не знаем». А еще один делегат просто брал Мао под защиту: «Сейчас положение у Мао Цзэдуна улучшилось. Раньше ему не была известна линия ЦК, а сейчас губкому удалось связаться с Мао Цзэдуном и дать ему директиву, так что теперь уже приступлено к этой работе. Насчет армии они тоже переменили ее форму и переходят теперь к мобилизации масс»¹⁷⁴.

Именно поэтому Мао на VI съезде был не только не исключен из партии, но и заочно избран полноправным членом Центрального комитета: все-таки он был организатором первой опорной базы китайской компартии, а Коминтерн в то время признавал важность развития Красной армии в Китае. Помимо Мао в ЦК вошли еще 23 человека с решающим голосом и 13 с совещательным. Генеральным секретарем ЦК по рекомендации ИККИ стал один из руководителей рабочего движения сорокавосьмилетний Сян Чжунфа. Он никогда не считался выдающимся политическим деятелем, но Коминтерн выдвинул его на том основании, что по происхождению Сян Чжунфа сам был рабочим: в то время в Москве считали, что все беды китайской компартии оттого, что в ее руководящем составе чересчур много интеллигентов. В помощь Сяну в высшее руководство партии ИККИ включил таких крупных интеллектуалов, как Чжоу Эньлай и Ли Лисань. Первый вошел в состав Постоянного комитета Политбюро сразу же после съезда, а второго туда кооптировали в ноябре 1928 года. В составе высших органов партии остались и Цюй Цюбо, и Чжан Готао, но их в наказание за «путчизм» задержали в СССР. Цюй возглавил вновь образованную после съезда делегацию китайских коммунистов, представлявшую КПК, КСМК и Всекитайскую федерацию профсоюзов в высших органах международного коммунистического движения. Чжан стал его заместителем[48].

О резолюциях 9-го пленума и VI съезда КПК Мао узнал с большим опозданием: связь с Шанхаем была у него, как мы знаем, налажена плохо. Только 2 ноября 1928 года он получил письмо из ЦК «О февральских решениях Коминтерна», которое было послано ему еще 4 июня. И лишь в начале января, незадолго до ухода из района Цзинган, до него дошли основные резолюции VI съезда (по каким-то причинам из одиннадцати принятых съездом документов он не получил три — по организационному вопросу, об агитационно-пропагандистской работе и о профсоюзном движении). Чисто внешне реакция Мао была подчеркнуто позитивная, несмотря на то, что решения вышестоящих органов, по существу, дезавуировали его политику. Но он уже приобрел политический опыт и вместо того, чтобы выражать открытое несогласие с Москвой, просто сделал вид, что горячо одобряет все, что ему предписывалось. На деле же менять ничего не собирался. Так он будет в отношениях с Коминтерном поступать и в дальнейшем — до тех пор, пока не почувствует себя в силе напрямую противостоять Кремлю.