Мао Цзэдун

У подножья горы каждый видит знамена и флаги,
Барабаны и трубы на горных вершинах слышны.
Окружили враги нас и давят несметною силой,
Но мы встанем стеной и не дрогнем, не сдвинемся мы.

Мы уже, словно крепость, врагу перекрыли дорогу,
Но теперь, как стена, путь ему преградит воля масс.
С рубежа Хуанъян нам орудий доносятся звуки:
Извещают они, что враги отступили в ночи¹⁶⁰.

Но радовался он слишком рано. Несмотря на террор, вопрос с продовольствием все еще стоял остро. Красноармейцы питались в основном тыквой, рис считался деликатесом, а больше вообще ничего нельзя было достать. Привыкшие к острым блюдам, южане очень страдали. «Капиталистов власть свергаем, брюхо тыквой набиваем!» — недовольно ворчали бойцы. От такой еды у многих возникали проблемы с желудком. Сам Мао, по словам его дочери, мучился запорами. Он совершенно не терпел пресной пищи, а обожаемого им красного перца не было. Спасали его только теплые мыльные клизмы, которые ставила ему Хэ Цзычжэнь¹⁶¹.

Тотальная антикрестьянская политика в конце концов привела к глубокому кризису. Попытка внедрить в китайское общество «военный коммунизм» изолировала к концу осени корпус Мао, поставив его в оппозицию большинству населения. Понял ли сам Мао Цзэдун, что случилось? Да, конечно. Но пересматривать свои экстремистские воззрения не захотел. Им по-прежнему двигал огромный заряд энергии. Цель и романтика борьбы ослепляли, огромная воля заставляла идти напролом, а вера в могущество диктатуры не давала свернуть с пути. Трудности, с которыми приходилось сталкиваться, лишь укрепляли его в решимости довести все задуманное им до конца. Любой ценой.

Давно он уже чувствовал свою исключительность и непогрешимость. Но разве не имел он на то оснований — крестьянский сын из хунаньского захолустья, так много сумевший добиться в жизни? Ведь он смог не только выбиться в люди, но и заставить себя уважать и бояться многих из тех, кого сам считал выдающимися сынами нации! Как же было ему не верить себе?

Уходить из Цзингана он не хотел. Этот район действительно являлся самым удобным в стратегическом плане, ибо со всех сторон его окружали большие крутые горы, а своими дорогами он был связан с двумя провинциями — Хунанью и Цзянси. Здесь на самом деле можно было успешно и долго обороняться, совершенно не опасаясь вражеского окружения. В любом другом месте, думал Мао, «на тигра [то есть 4-й корпус] сможет напасть даже собака»¹⁶².

И все же в конце концов ему пришлось покинуть этот район. В начале декабря 1928 года экономические ресурсы Цзингана оказались на грани полного истощения. Прибывшие туда в начале декабря солдаты 5-го корпуса Красной армии, сформированного за несколько месяцев до того из восставших бойцов 1-го полка 5-й отдельной дивизии войск ГМД, были поражены тем, что увидели. Командир 5-го корпуса Пэн Дэхуай вспоминал: «В то время бойцы 4-го корпуса Красной армии были одеты по-летнему и носили соломенные сандалии. У них не было зимнего обмундирования, не было соли. Не был решен и вопрос о выдаче каждому бойцу суточных по три фэня [медная монета] на пропитание»¹⁶³. Из 18 тысяч солдат, бывших у Мао в подчинении в мае 1928 года, к началу 1929 года осталось не более 6 тысяч. Таков был итог его пребывания в горах Цзинган. И ему, и Чжу Дэ, и Пэн Дэхуаю стало ясно, что, только покинув эту разоренную местность и начав грабежи в новых районах, «можно было выйти из затруднительного положения»¹⁶⁴.

В начале января 1929 года Мао и Чжу Дэ приняли, наконец, решение перебазироваться в южную часть провинции Цзянси, на границу с Фуцзянью. И хотя Мао считал новый район «захолустьем», он не мог, конечно, не учитывать тот факт, что пограничная область Цзянси — Фуцзянь сулила коммунистам большие преимущества: это была территория, наиболее густо населенная пришлыми людьми. В Китае ее даже именовали «страна хакка». Там, в лесных горных районах с благоприятным мягким климатом, вдали от находившихся под контролем Гоминьдана промышленных центров, корпус Мао имел все шансы на создание прочной опорной базы. Большинство местных неимущих хакка с симпатией относились к коммунистической революции. А многие из них даже рассматривали Красную армию как некий родственный клан.