Mao II

Вытянув руки над головой, она ловко выскользнула из футболки, и Билл едва не отвернулся. Всякий раз, когда она это проделывала, когда взметались волосы и колыхались груди, он лишь моргал, изумленный и ослепленный: каково увидеть красоту во всем ее блеске? Он мысленно превратил ее движения в фильм, в последовательность поз, в историю о застигнутой врасплох грациозности и стройности, запечатленную на кинопленке памяти. Ей никогда не узнать, что больше всего его будоражит один мимолетный миг, один кадр: выставив острые локти, она освобождается от смятой футболки, потягивается с нарочитым зевком, заставляет его забыть, на каком он свете.

— Я знаю, спрашивать неприлично.

— И тем не менее… — сказала она.

— Скотт знает, что ты ходишь ко мне наверх?

Совместными усилиями они стаскивали с

него пижаму, сначала один рукав, потом другой, но сделали передышку, потому что его одолел кашель.

— А Скотт хоть чего-то в этом доме не знает?

— Вот и я так рассудил, — сказал он.

— Он дружит с мышами. И знает, из какого окна в любую фазу Луны красивее всего падает лунный свет.

Она повернулась, чтобы откинуть одеяло и развязать тесемку на его штанах.

— И он не возражает, — сказал Билл.

— Не знаю, есть ли у него выбор. Он ведь нас еще не застрелил, так?

— Еще нет.

— И не застрелит.

— Скорее всего, не застрелит.

— И вообще, и вообще, и вообще. Зачем он меня сюда привез? Для тебя.

Билла это нисколько не утешило. Ему хотелось верить, что слова просто так слетели у нее с языка и она, как обычно, сама не поняла, что сказала. Но вдруг она в это верит. Вдруг так и есть. Хорошенькое дело: Билл воображает, будто предал Скотта, а тот все подстроил с самого начала.

Его член танцевал в ее руке.

— По-моему, пора перейти к соитию.

— Да, детка, — сказал Билл.

Подойдя к комоду, она достала из среднего ящика маленький пакетик. Вытащила один презерватив. Вернувшись к кровати, села в ногах у Билла, приступила к облачению.

— Кого ты оберегаешь, себя или меня?

— Теперь это норма.

Он подметил, как поглощена она этим занятием, как ловко действует тонкими пальцами, старается, чтобы получилось мастерски, — серьезная девочка, одевающая куклу.

Войдя в мансарду, Скотт замешкался, начал осматриваться. Длинное помещение, вдоль стен — череда опор. В потолке — окно, под ним натянут большой кусок полиэтилена — от протечек. Брита петляла по квартире, зажигая свет. Отгороженный угол, служащий кухней и столовой, полупотайная ниша-кладовка с полками и ящичками. Скотт шел за Бритой по пятам. По дороге выключил две лампы. Диван и несколько кресел, составленные в кружок. Дальше — лаборатория с темными шторами на дверях. В южных окнах четко вырисовываются на фоне ночного неба башни ВТЦ, массивные-массивные, близкие-близкие. Воплощение глагола "нависать" во всей его несокрушимой и грозной мощи.

— Странники заслужили чай. Сейчас поставлю.

— Наконец-то я почувствовал, что повидал Нью-Йорк изнутри и снаружи — не сходя с места, прямо через окно.

— Когда дождь идет снаружи, он и сюда заходит.

— Брита, любые неудобства…

— Квартиры такого типа есть и побольше. Но мне теперь и эта не по карману. И миллионоэтажки все время перед глазами.

— У одной наверху антенна.

— Это самец.

— Чай — как раз то, что нужно, спасибо.

На кухне она стала доставать из шкафов и ящиков посуду, неспешно брала и ставила на стол с ощущением, будто не была здесь месяц, даже полтора; чувство "Вот я и дома" захлестнуло ее с головой. Эти чашки и ложки помогают осознать, что ты жива и невредима, отвоевывают тебя у перистых следов реактивных самолетов, у механики перемещений в пространстве. Она так устала, что почти слышала свое изнеможение, слышала, как дребезжат кости; приходилось все время себя одергивать, напоминая, что поездка не продлилась и двух суток. Скотт задержался в дальнем углу у столика с журналами, рассматривая обложки, почти машинально их комментируя.

По зданию разносился грохот движущегося лифта; старая железная дверь, покрашенная зеленой краской, то и дело со звоном захлопывалась в ночи.

Они попили чаю.

— Чем этот город уникален — у людей здесь нет и быть не может насиженных мест. Семеро тайных королей владеют всем, что здесь есть, и переставляют нас по доске. Людей выметают на улицу — квадратные ярды нужны владельцам. Потом людей выметают с улицы — у воздуха, которым они дышат, нашелся хозяин. Небо вместе с воздухом продается и покупается, а на тротуарах, в коробках — утрамбованные тела. Но и коробки попадают под метлу.

— Любите преувеличивать.

— Я преувеличиваю, чтобы не сдохнуть. В том - то и весь смысл Нью-Йорка. Я обожаю этот город, целиком ему доверяю, но знаю: как только злость меня отпустит, я пропаду.

Скотт сказал: