Манускрипт

«Дневник партизана. Понедельник: мы выбили немцев из домика лесника. Вторник: немцы с помощью автоматов выбили нас из домика лесника. Среда: мы с помощью пушки выбили немцев из домика лесника. Четверг: немцы с помощью танков выбили нас из домика лесника. Пятница: мы с помощью тяжёлой артиллерии выбили немцев из домика лесника. Суббота: немцы с помощью самолётов выбили нас из домика лесника. Воскресенье: пришёл лесник и дал нам всем пи*ды!»

Снова все покатились со смеху, за исключением Стехова. Тут уже и те, кто не спал, начали подтягиваться к нашему костру, образуя второй круг. Среди них я обнаружил теперь ещё и самого Медведева. Так и пришлось, как прокажённому, эти два анекдота пересказывать.

– Жалко, гитары нет, – вдруг сказала Варя. – А то Ефим спел бы нам «Тёмную ночь». Как тогда, в Одессе.

– Почему же нет? – откликнулся кто-то. – Имеется инструмент, на днях Вася Попов в очередном рейде захватил. Вась, где гитару-то заныкал? Ну-ка, тащи её сюда.

Через пару минут в моих руках была шестиструнная гитара производства Черниговской фабрики музыкальных инструментов. Относительно неплохая для данного времени, с инкрустацией и твёрдыми бронзовыми ладами, хотя гриф, на мой взгляд, выглядел довольно грубовато. Впрочем, на качестве звука это не очень сказалось. Минута – и гитара настроена.

Народ принялся мне подпевать чуть ли не с первого куплета. Когда я закончил петь и спросил, откуда они знают это произведение, выяснилось, что песня считается народной.

– Ты же говорил, что её сочинил твой знакомый, – повернулась ко мне Варя.

– Ну да, похоже, он просто не хотел себя афишировать. Наверное, его устраивает, если песня так и будет считаться народной, – ответил я, лениво перебирая струны. – А «Шаланды» тоже теперь народная?

Получив подтверждение, я только покачал головой. После чего по просьбам собравшихся пришлось её исполнять, с непременным подпеванием, поскольку народ знал слова наизусть.

– Кстати, у моего товарища были ещё кое-какие песни, – добавил я и, откашлявшись, ударил по струнам.

Спел «Эх, дороги…», а затем ещё и розенбаумовскую «Гоп-стоп». Для поднятия, так сказать, настроения. Обе вещи ушли на ура, а хит Александра Яковлевича пришлось даже исполнять на бис. Была мысль заодно спеть и «Он вчера не вернулся из боя», но почему-то не поднялась рука отнимать авторство у Высоцкого и присваивать его несуществующему другу.

Когда наконец народ стал разбредаться по палаткам и я, прежде чем идти в свою, проводил Варю, на обратном пути меня перехватил Стехов.

– Вы вот что, товарищ Сорокин, – негромко обратился он, беря меня под локоть. – Песни у вас хорошие, за исключением этой… хулиганской… А вот с анекдотами поосторожнее. Они хоть и смешные, но не совсем политически верные. Некоторые могут неправильно понять.

– А, вон вы о чём! Хорошо, буду осторожнее. Спасибо, что предупредили.

– Вот и ладно! Кстати, состоялся сеанс связи, сделали запрос насчёт вашей Варвары. Утром обещали дать ответ. А теперь идите поспите, у нас хоть и не как в армии, где отбой и подъём по расписанию, но ночью нужно спать, а днём – бодрствовать. Спокойной ночи, товарищ Сорокин!

Утром, уже после того, как мы с Медынцевым и ещё несколькими партизанами отправились добивать просеку, из Центра пришла радиограмма. Согласно указанию Москвы, Медведеву самому нужно решать, оставлять Варю в своём отряде или отправлять самолётом в столицу. Уже по возвращении об этом мне рассказала сама Варя.

– И что же решил Дмитрий Николаевич? – с плохо скрываемой дрожью в голосе спросил я.

– А он тоже самоустранился. Говорит, если хочешь – оставайся, радисты нам не помешают, тем более отряд планирует расширяться. И смотрит на меня так, будто хочет разглядеть, что у меня за нутро. Какова я на самом деле.

– А ты что?

– Ну а что я, говорю, хочу остаться в отряде. Или, думаешь, нужно в Москву лететь?

Эх, Варюха… Я прижал её голову к своей груди, запустив пятерню под косынку, в густой шёлк волос. Она замерла, словно котёнок, только тихо сопела в воротник моей рубашки. И стало вдруг мне так тоскливо, что в горле встал ком, и ничего я не мог сказать, а только стоял вот так, с закрытыми глазами, и ловил запах её волос, её тела, пахнувшего почему-то топлёным молоком, не обращая внимания на поглядывавших в нашу сторону с удивлением партизан.

Наконец я нашёл в себе силы оторвать Варю от себя и посмотреть ей в глаза. Она глядела на меня снизу вверх, и в её взгляде можно было прочитать целую гамму невысказанных чувств.

– Ты уже взрослая девушка и сама должна решать за себя. Я могу лишь принять твой выбор либо не принять, но влиять на него не имею права. Что ж, ты приняла такое решение, и я его принимаю. Хотя мне было бы спокойнее, находись ты в Москве или даже в этой… в Пензе.

– То есть ты… Я тебе небезразлична?

– А ты это только сейчас поняла?