Манул

Самаель явно уставал, теряя позиции, допуская ошибки, позволяя теснить себя к краю. А Май наоборот казалось, только входил в раж. С остервенением и каким-то злым торжеством он нападал, загоняя давнего врага в угол. Светились торжеством его звериные глаза, азартно пушился длинный хвост, и стояла дыбом непокорная грива поседевших волос.

— Вот и все, Самаель. Ты проиграл, — заявил манул, выбивая клеймор из рук охотника. — Прощай, и покойся с миром. Больше тебе не навредить ни мне, ни кому-либо из детей чернобожьих.

С этими словами оборотень вонзил свои когти прямо в грудь охотника.

Солохе показалось, что в тот миг само время замедлило свой ход, пораженное столь внезапной развязкой. Казалось, и сам Май не до конца понял, что произошло. Он просто замер растерянно рассматривая побагровевшие когти. Наверное, он бы так и стоял, если бы подлетевшая темная тень не подхватила его, унося прочь. Забрала она и Солоху, увлекая девушку за собой, прочь с горящей площади, прочь из пылающего в огне города.

=== Эпилог ===

Солоха все еще не могла поверить, что это происходит именно с ней. Буквально час назад она была приговоренная к смерти, а сейчас стоит на борту старой пиратской галеры, задумчиво рассматривая медленно уходящий вдаль берег, и расположенные на нем крепостные стены Белграда.

Удивительно, но с моря этот город казался таким легким, воздушным, эфемерным. Наверное, не побывав в нем, Солоха бы и вовсе решила, что видит царство небесных духов. Однако пожив там она могла с уверенностью заключить: не всегда красивая обложка соответствует содержанию. Так же и эти белоснежные стены не гарантировали такой же душевной чистоты его горожан.

Тихий плеск набегающих волн и легкий ветерок, еле задувающий в паруса — все это успокаивало. Навевало мысли о том, что все произошедшее было лишь ее сном. Страшным, нереальным и сумасшедшим сном.

Однако стоило только очередным брызгам соленой воды попасть на все еще незаживший шрам на лице, как девушка понимала — произошедшее не сон, а страшная явь. И собственное заключение, и смерть Лана, и счастливое воскрешение Мая… Тем ценнее для нее становился каждый вдох, каждое прожитое мгновенье. Наверное, только теперь она могла с уверенностью сказать, что научилась ценить свою жизнь, и жизни своих близких. только сейчас смогла по-настоящему раскрыть глаза и осознать, сколь глупой, наивной дитятей она была.

Девушка вздохнула, закидывая за спину непокорные пряди волос. Слипшиеся, и свалявшиеся, они представляли собой весьма жалкое зрелище и Солоха, в порыве вдохновения решилась на радикальные меры. Выудив из-за пазухи свою палочку и прошептав заклинание, она бережно провела пальцами по видоизменившейся рукояти кинжала, рассматривая свое отражение в лезвии.

— Прощай, Солоха, прощай, прошлое, — прошептала она, роняя на корму первую, одинокую слезинку. Руки дрожали, и нож все никак не мог опуститься, чтобы навсегда избавиться от старого. Селянка медлила. Не могла решиться. Ее любимые волосы, ее гордость и радость, разве она могла так просто расстаться с ними?

— Что ты делаешь? — появление Мая стало для девушки внезапным. Она ахнула, чуть было не выронив кинжал. После того, как Икар-наемник выкрал их с площади, он не проронил ни единого слова. Да и сейчас выглядел каким-то слишком мрачным.

— А разве не видно? — спросила, убирая предательскую влагу со своих щек. — Хочу их отрезать. Они совсем запутались… Может, ты мне поможешь?

— Хорошо.

Девушка ожидала резкости, возможно не очень смешной шутки. Но никак она не смогла предугадать, что Май согласиться. Она замялась, но нож все-таки отдала, невольно касаясь чужой ладони.

Тело пронзило предательской искрой, и девушка поспешила отвернуться. Ей было стыдно. Яркий румянец залил щеки, а сердце так резко и больно заколотилось в груди. Солоха украдкой покосилась на свою руку. Она все еще чувствовала его тепло на своей коже.

— Мне убрать все, или оставить хоть что-то? — словно бы издалека донесся до нее вопрос манула.

— Убери все, — прошептала девушка, чувствуя, как падает по ее спине первая отсеченная прядь. Но девушка более не плачет. Она чувствует лишь облегчение. Каждая срезанная прядь словно бы уносит вместе с собой всю боль, все горести.

— Н-да, получилось кривовато, но, думаю, оно еще подрастет, — пробормотал Май, отступая.

— Нет, все отлично, — Солоха разворачивается, и впервые за эти сутки улыбается, всматриваясь в столь знакомые, практически родные черты лица. И теперь, когда даже дышать стало легче, она чувствует, что больше не хочет терять столь ценное время. Старой Солохи больше нет, а значит, нет и былой нерешительности.

Она подходит ближе, касаясь ладонью щеки Мая. И предотвращая его вопрос целует.