Манул

Май отшатнулся, и удар когтей вспорол воздух. Икар же приземлился в песок, подняв тучу пыли. В тот же миг он вырвался из пыльного облака, атаковав. Манул блокировал удар. Лицо его покраснело от натуги. Даже с его силой он не мог побороть наемника. Тот напирал подобно буре, обрушиваясь на шашку манула настоящим ураганом. Оборотень только и успевал, что вовремя отводить удары когтей от своего лица.

Чем больше злился Май, тем радостнее было Икару. Наемник буквально светился от счастья, обрушивая на своего врага целые серии сокрушительных ударов. Маю под этим безумным натиском оставалось только отступать. Забылась боль, ушел страх, остались позади арены и даже цель его поединка. Рядом было лишь ненавистное и до коликов нагловатое лицо Икара, которое манул твердо решил исцарапать. Не шашкой, так родными когтями.

Впрочем, до когтей дело дойти не успело. Распалившись, Май совсем позабыл о своих опасениях, и клинок в его руках запел, зажил своей собственной жизнью. Людям на трибунах оставалось только охать и ахать, наслаждаясь искусным стилем Жориха Дорского. Именно он в своем учении разработал уникальную систему приемов, способных превратить даже самое неказистое, плохо отлитое лезвие в смертоносное оружие.

Тут уже не до вина стало и Добрику. Купец даже не осознавал, почему его охранник так неохотно брал в руки меч, да и не сильно его это заботило во время перехода. Вернее, его интересовало, но не так, чтобы становиться вопросом первостепенной важности. Теперь же он был растерян и озадачен вдвойне, недоумевая, отчего такому великому воину было сознательно прятать свои таланты. Да, бесспорно он был искусным грабленосцем, не одного разбойника оставив без штанов на Соляном тракте. Но все же его истинным оружием был легкий клинок. И теперь даже неопытный купец это понимал.

Естественно, что подобное перевоплощение не осталось без внимания господина Ульса. Мужчина нахмурился, глаза его потемнели, а зажатый в руке бокал с вином внезапно лопнул, обдав своими осколками Солоху. Девушка айкнула, схватившись за оцарапанную щеку.

— Вот паршивец… — шептал тем временем господин Ульс. Морщины на его лбу разгладились, на губах расцвела недобрая усмешка. — То-то он за меч хвататься не спешил. Думал, не узнаю. Ха! Эту стойку, эту манеру удара я не забуду никогда.

— О чем это вы? — тут же убито спросил купец. Чутье подсказывало ему, что в Мае достопочтимый господин Ульс увидел кого-то знакомого.

— О твоем охраннике, естественно! — улыбка Ульса на этот раз вышла такой зубастой, что могла спокойно сойти за хищный оскал. Купец громко икнул, обтирая вспотевшее лицо и шею небольшим платочком. — Этот шельма некогда знатно мне насолил! А все потому, что приглянулся этой придворной крысе — Жориху Дорскому! Этот парнишка мне тогда знатно поднагадил в документах. Лет семь отмыться не мог, пришлось в карцерах строгого режима идти в помощники к дознателям! Ну, хорошо, потом кто-то очень красиво этого самого Дорского отравил. При нем ведь приходилось жить скромно. Чуть что, эта крыса заморская была тут как тут! И все с рапортами, с докладами… Я бы мог сказать, что он был человеком чести и чтил закон. Но нет, он был просто очень изысканной сволочью!

— Неужели вы говорите о пятом канцлере Имарраиле-Жорихе Дорском? — захлопав глазами, прошептал купец, стремительно зеленея.

— Именно. Небось, до сих пор славятся в народе легенды о том, какого размаха достигали его оргии в загородном поместье? — спросил начальник городской стражи. Добрик поспешно закивал. Ульс одобрительно кашлянул, подытожив: — Пойдемте, поприветствуем нашего героя в более приватной обстановке. У меня много чего накопилось сказать нашей царской шлюшке.

С этими словами начальник городской стражи поднялся, подхватив Солоху за волосы. Девушка отчаянно завизжала от боли, замолотив руками. На ее счастье, или же несчастье, рукам удавалось молотить исключительно воздух.

— Вы что, не хотите досмотреть? — Добрик поднялся с готовностью обреченного, идущего на казнь.

— Исход боя мне уже известен. Впрочем, останься. Передашь ему послание. Пусть приходит ко мне в особняк, если захочет увидеть свою сестричку живой и здоровой, — заговорил Ульс, подтянув к себе яро сопротивляющуюся селянку. Девушка, охрипнув, отчаянно шипела и выдиралась. Тонкая душевная организация господина Ульса не выдержала беспредела, и мужчина с елейной улыбочкой отвесил ей смачную пощечину. Кожа на месте удара покраснела, девушка вскрикнула, моментально присмирев.

— Вот так-то лучше, — довольно заявил Ульс, скрывшись из своей ложи.