Маниту

Возглавляемые спешащим Картером, помощники вышли из здания и поехали на поиски Джимми и Элисон.

Я оставался на месте, слушая, как звонят телефоны и хлопают двери, как орут репортеры, пытаясь взять интервью у Картера. Потом все умолкло, кроме звонящих телефонов, да и те попритихли, когда репортеры принялись звонить в свои агентства. В захламленной, опустевшей конторе Картера пахло застоявшимся сигаретным дымом и потом.

Я услышал, как скрипнула вращающаяся дверь, протопали ноги по коридору; появился Дэн Керк. Постояв около двери немного и прижимая платок к лицу, он сказал:

— Что случилось? Картер вылетел как ошпаренный.

— Они уехали искать Джимми и Элисон.

— Ты им рассказал?

— Конечно, рассказал. Пришлось. Они опасны не только для других, но и для себя. По крайней мере, когда Картер поймает их, у них будет шанс.

Дэн осторожно взглянул на меня.

— Ты хочешь дать им шанс? Ты не думаешь, что им лучше умереть?

Я пожал плечами.

— Я не знаю. Они когда-то были моими друзьями, не так ли? Может быть, их можно вернуть в исходное состояние. Человеческое. И если это возможно, я не хочу быть ответственным за их убийство.

— Ты не несешь ответственности, — сказал Дэн. — Ты здесь.

Я кисло взглянул на него.

— Черт возьми, Дэн, — сказал я ему. — Мы все несем ответственность. Ты не слышал разве: «Возлюби ближнего своего, как самого себя»?

— Я никогда не слышал о любви к омару, — сказал он мягко.

Я вышел из кабинета Картера и закрыл дверь. Мы молча прошли по коридору и, толкнув дверь и выйдя в холл, увидели, что там почти никого не было, за исключением телетехника, убиравшего юпитеры в холодном безмолвии ночного воздуха.

— Они не омары, Дэн, — сказал я тихо. — И это главная ошибка Картера и его людей. Они люди. Они в чешуе, они агрессивны и опасны, но они люди. Они могут говорить и думать, как люди. Они, конечно, другие, но все же люди. Нам нужно узнать, что они за люди.

Дэн сказал с несчастным видом:

— Ты серьезно думаешь, это возможно?

Я стоял на ступеньках и смотрел на свой побитый и слегка поломанный «кантри сквайр».

— Нет, — сказал я. — Но попытаться, черт побери, стоит.

Я ехал обратно в Нью-Престон на спокойной скорости десять миль в час. Холодный ветер дул сквозь разбитое ветровое стекло, и глаза у меня слезились так же, как когда я смотрел «Чудо на Пятьдесят четвертой улице». Шелли с тихой ненавистью относился к неожиданному холоду и, свернувшись на полу под передним сиденьем, сердито подставлял мех к рефлектору. Холод был для него хуже всего. Я сомневался, что он меня когда-нибудь простит. Но мне это было в общем-то безразлично. Он был всего лишь котом, и моя вина была только в том, что иногда я обращался с ним как с человеком.

Путь домой на такой скорости занял почти двадцать минут. Но наконец я все-таки свернул на подъездную дорогу и подъехал к двери. Я вытащил из сарая изношенный чехол, накинул на переднюю часть «кантри сквайра» на случай, если будет дождь, и устало пошел к двери. Шелли поплелся следом, вздыбив шерсть и презирая всех и вся.

В доме было почти так же холодно, как и на улице, бревно в очаге почти догорело, а поленница была пустой, что обещало прогулку на задний двор за дровами. Я печально и даже как-то одиноко отгреб золу в сторону и смял несколько номеров «ТВ-гида» для растопки. Потом запер боковую дверь и вышел в холод и мрак заднего двора.

Я не знаю, бывали ли вы в Коннектикуте поздней осенью, но поверьте на слово, она мрачна и холодна. Холодная сырость заставляет вас держаться поближе к огню и бутылке «Джека Дэниела» и ничего не делать, вперившись в телевизор, даже если показывают что-нибудь вроде «Гонг шоу». Мороз, конечно, не такой трескучий, как в Нью-Хемпшире или Вермонте, но достаточно сильный для того, кто привык жить во Флориде. К тому времени, когда я добрался до дров, изо рта у меня валил пар и меня трясло, как Боба Кратчита накануне Рождества — короче, я оказался абсолютно не подготовлен к тяжеловесному потрескиванию в деревьях, говорившему о том, что там кто-то есть.

Я остановился и прислушался, держа в руках охапку дров. Потрескивание послышалось опять, потише, но отчетливо. Это были не листья, падающие с деревьев. Это были не барсук и не собака. Это было что-то большое и тяжелое, как человек, и это что-то кружило вокруг моего дома.

Мое сердце учащенно забилось; давление, наверное, тоже подскочило, но у меня не было времени или желания мерить его. С широко открытыми глазами я осторожно и медленно пошел к дому, надеясь, что кто-то или что-то не надумает перекрыть мне дорогу к полуоткрытой боковой двери. Она была метрах в пятнадцати от меня, и свет, струившийся из комнаты, был аппетитным и гостеприимным, как головка хорошего висконсинского сыра.

Казалось, прошли часы, прежде чем я достиг безопасной комнаты. Но я все же достиг ее и закрыл за собой дверь, а передо мной сидел Шелли, нетерпеливый, как обычно. Я свалил дрова на решетку камина и сказал ему:

— В следующий раз ты пойдешь за дровами. Снаружи слишком страшно для меня.