Манипуляция сознанием

Я лично отвергаю эту нравственность, я отвергаю ценности рыночной экономики, я требую уравниловки! Я считаю, что право жителей Вологды на жизнь и тепло ценнее, чем свобода сделки. Заявив это, я могу с ясной головой звать людей, которые со мной согласны, оказать давление на Немцова и добиться компромисса с ним. А если окажется, что нас много, то и подавить его. Но если я ценности Немцова разделяю, то моя борьба с ним — спектакль. Я борюсь за то, чтобы к кормушке нас с ним пускали по очереди.

Строго говоря, после признания ценностей рынка оппозиция лишилась законных оснований на патриотическую риторику. Что значит «не подписать договор СНВ-2» или «дать Сербии ракеты С-300»? Ведь наш ядерный щит и ракеты — реликт, остатки нерыночной экономики. Будем же честными в сути! Эти остатки иссякают, и скоро их не будет. Рыночная Россия содержать научно-технический потенциал, способный создавать такие системы, не может (да его уже и нет). Значит, ни о каком военном паритете с Западом при рынке и речи не будет идти. Хотите рыночной экономики — готовьтесь к новой реальности, не вводите в заблуждение людей своей картонной саблей. Мало нам Цусимы?

Не признавая раскола и негласно приняв ценности «сильных», разные течения оппозиции выработали целый набор «паролей», которые они выкрикивают, попав в обстановку спора. Они дают знак политическому противнику: «Мы с тобой одной крови — ты и я!». То Петр Романов вдруг заявит, что его идеал государственника — Столыпин. То Шафаревич подтвердит в 1998 году, что «социализм — путь к обрыву». В дебатах с Шендеровичем Говорухин выполнил ритуал обнюхивания блестяще и убедительно. Сразу подчеркнул, что он не желает возвращения в проклятое советское прошлое. Его фильм «Так жить нельзя» нанес советскому строю сокрушительный удар. Аргумент неотразимый, пароль принят. Далее идет напоминание, что он настрадался от советской цензуры (это — общий пароль нашей художественной интеллигенции). Затем, что он бы мечтал видеть во главе Высшего совета по нравственности Солженицына или Лихачева (хотя это уж никак не вяжется с формулой «нравственность — это правда»). Наконец, тонкий упрек в адрес телевидения, которое все время показывает «позор Госдумы» — Макашова, Шандыбина и Жириновского («а ведь в Госдуме помимо десятка таких идиотов есть множество умнейших и благороднейших людей — Мизулина, генерал Громов, Явлинский»). Все эти знаки были приняты, и спор с Шендеровичем, строго говоря, свелся к спору между своими — о деталях. Оба против цензуры, и разница лишь в том, что один считает Высший совет органом цензуры, а другой — нет. Почему нет? Потому, что Высший совет не запрещает выпуск передачи, а наказывает вещателя после передачи. Разница, конечно, существенная, но не принципиальная.

Не буду здесь углубляться в саму проблему свободы слова и цензуры. Отмечу только, что оппозиция не осмеливается отвергнуть кредо Шендеровича открыто — как элементарный обман. Без цензуры не существует общества. Наличие запретов, реализуемых через какую-то разновидность цензуры, является условием сохранения любого общества. Что можно, а что нельзя говорить и показывать на публике, определяется культурными устоями. Если эти устои в разных частях общества резко различаются, нужно ввести конфликт в рамки права — заключить соглашение. Вместо того, чтобы клясться в своей ненависти к цензуре, следовало бы признать наличие культурного противостояния и вести переговоры о согласованных запретах на агрессивное выражение своих ценностей. А раз «мы тоже против цензуры», то почему бы шендеровичам не показать Россию в виде свиньи, которую режут? Оппозиция что-то говорит о «цензуре совести». Но Масюк или Доренко и не идут против своей совести. Просто она у них совсем другая, чем у Макашова.

В дебатах на НТВ вопрос был поставлен ребром, и демократы отвергли устои русской культуры как рамки, ограничивающие их телевидение, отвергли совершенно честно и открыто. Надо отдать должное НТВ — оно подняло вопрос на философскую высоту, выставив против закона Госдумы В.Шендеровича и А.Гордона — основателя и генерального секретаря Партии общественного цинизма. Они не жевали демократическую жвачку, как Мизулина. Шендерович как-то сказал в своих стихах: «Не знаю, кто меня определил стать раком у российского безрыбья». По сути верно, хотя и жеманно (никто его раком не ставил, он сам тяготеет к этому — эстетически). В этическом плане Россия для его партии — безрыбье. Значит, не массовой приверженностью к ценностям «общественного цинизма» сильна эта партия, а деньгами Гусинского и реверансами Говорухина.